Закон войны - страница 9
А потом там, со стороны границы, загудело.
Сначала тихо так, а потом по нарастающей.
И тогда мы увидели это…
Небо в черных точках, надвигающихся со стороны Германии, неторопливо так, уверенно ползущих по рассветной синеве в нашу сторону. Много точек. Мириады. Все небо они заполнили, постепенно увеличиваясь в размерах и превращаясь в десятки, сотни самолетов…
А потом воздух разорвали грохот и вой. И в следующее мгновение там, в двух километрах от нас, вздыбилась земля, взлетела кверху, подброшенная огненными фонтанами. Я впервые воочию видел, что такое массированная артиллерийская подготовка, когда орудия методично, квадрат за квадратом превращают позиции противника в горы разорванной в клочья земли.
На том месте, где была застава, теперь бушевало море огня и дыма. Для того, чтобы снести несколько невзрачных зданий, хватило бы и одной десятой того огненного ада. Но немцы народ педантичный, привыкший все делать качественно, с гарантией. Поэтому артподготовка продолжалась еще ровно полчаса, и лишь после этого наши уши обволокла мягкая тишина.
Которая продолжалась недолго…
Почти сразу мы услышали звуки далеких разрывов на востоке, частых, словно там работало несколько пулеметов величиной с дом. Это бомбардировщики планомерно уничтожали аэродромы с не успевшими взлететь самолетами, гаражи со стоящей в них военной техникой и казармы с так и не проснувшимися бойцами…
А потом чрез границу двинулись они – навстречу восходящему солнцу. Самоуверенные, с засученными рукавами, с винтовками в руках и белозубыми улыбками на лицах. Фюрер обещал им блицкриг, молниеносную войну, где они бы так же легко прогулялись по России, как по Парижу, заполучив во владение огромные территории и целые толпы послушных рабов. И вот они уже идут по этой земле, перепаханной артиллерией, и рассматривают первые трупы, изуродованные снарядами. Эх, капитан Арсентьев, зря ты меня не послушался…
Все это я видел в бинокль, который нашелся в одном из грузовиков – тех, что сейчас стояли в лесу, тщательно замаскированные ветвями деревьев. До немцев, осторожно вышагивающих между воронками, было еще приличное расстояние. Пусть подойдут поближе…
– Да что же это? – раздался сбоку от меня звонкий крик. – Как же так? Это какое-то недоразумение! Немецкие товарищи ошиблись…
Орал уже хорошо знакомый мне рядовой Сапрыкин, которому я, сделав два быстрых шага, с ходу нанес короткий удар кулаком в челюсть.
Солдат, не ожидавший подобного, рухнул на спину, выронив винтовку. И, глядя на меня глазами, полными ненависти, прошипел, вытирая рукавом кровь с разбитой губы:
– Вы не имеете права! Я комсомолец…
– Гнида ты, а не комсомолец, – равнодушно сказал я. После чего вытащил из нагрудного кармана гимнастерки листок с доносом, смял его в кулаке и швырнул Сапрыкину в лицо.
Ударившись о щеку солдата, бумажка упала на землю, под ноги сержанту Иванову. Ветеран поднял ее, развернул, пробежался глазами по тексту… и даже не изменился в лице. Вот это самообладание! Не каждый может так держать себя в руках, читая фактически смертный приговор. А этот лишь усмехнулся, расправил листок, сложил его вчетверо и спрятал за пазуху:
– Хорошая бумажка, – сказал. – Сгодится на самокрутки.
И направился к закопанному броневику, бросив через плечо:
– Ну что, я в башню, к сорокапятке. Командуй, командир.
Я понимал: не у всех бойцов такие нервы и такой опыт, как у сержанта Иванова. Сейчас пограничники в шоке от увиденного, и от того, как поведу себя я, зависит дальнейшая судьба этих людей.
И я сделал то, что должен был сделать.
– Товарищи, – негромко сказал я. – Это война. Немецко-фашистские войска напали на нашу Родину. Вы видели, что они сделали с заставой и с теми, кто на ней остался. И единственное, что мы можем сделать сейчас, – это отомстить за погибших.
Я не мастер мотивирующих речей. Но в подобной ситуации растерянным людям нужен кто-то, кто пусть коряво, но объяснит, что произошло и что нужно делать.
И, кажется, я все сказал так, как надо.
Пограничники, которые минуту назад стояли, словно громом пораженные, вдруг стали совершенно другими людьми.