Залив в Ницце - страница 11

Петр. Не знаю, никогда не слышал.

Валентина. Вот видите. А теперь уже трудно что-либо выяснить.

Петр. Это было в Париже?

Валентина. Да, в Париже. Париж и Ленинград — это все, что я видела в своей жизни.

Петр выдерживает паузу.

Петр. Вы, наверное, с разными знаменитостями встречались.

Валентина. Ну что вы. Ничего такого не было. Да мне это было и неинтересно. Хотя однажды меня позвали на вечеринку, где должен был быть Форд Мэдокс Форд.

Петр. Это писатель? Ну, вот видите!

Валентина. Я о нем слышала только потому, что говорили, будто из всех современных писателей он моется реже всех. Поэтому я не пошла. (Она качает головой). Никто не понимает. Даже малейшего представления не имеет, как нам жилось. Мы были очень бедны. Ничего не могли себе позволить. Да, в нашей школе собралась занятная публика! Все как один без гроша. Венгры, один китаец, несколько американцев. Хотя нет, у американцев деньги водились, но больше ни у кого. Один мальчик даже собрался подработать натурщиком, хотя сам был одним из нас. Но ему очень деньги были нужны, вот он и решил, почему бы не попробовать? Мы и так целыми днями видели перед собой обнаженных мужчин и женщин. Он говорил: «Вы же из-за них не смущаетесь. Люди приходят, снимают одежду — и все. А я почему не могу? Дайте мне заработать!» Но мы устроили собрание, мы были категорически против. Это было бы словно какую-то черту переступить. (Она глубоко задумывается; пауза.) Обнаженный незнакомец — это одно дело. А один из нас — совсем другое. Это было бы неправильно.

Петр уважительно выжидает.

Петр. Это была художественная школа?

Валентина. Школа живописи при монастыре Cвятого Сердца Христова. На бульваре Инвалидов.

Петр. А кто у вас преподавал?

Валентина. Человек, говоривший, что хочет превратить своих агнцев во львов.

Петр. Это кто же?

Валентина. Анри Матисс.

Пауза.

Петр. Матисс?

Валентина. Да.

Петр. Вы имеете в виду — тот Матисс?

Валентина. Я так и сказала — Матисс.

Петр. Да, да, я понял.

Валентина. А почему вы так удивились? Вы что, его поклонник?

Петр. Только подумать, он был тогда жив! И был вашим учителем! Звучит просто невероятно.

Валентина. И, тем не менее, это факт.

Петр. Я не знал, что он преподавал.

Валентина. Всего три года.

Петр. А потом?

Она оборачивается и смотрит на него.

Валентина. А потом перестал.

Петр на мгновение опускает глаза.

Петр. То есть… ну, вы ведь понимаете, я же не разбираюсь. Искусство и все такое. Но я видел несколько его картин. Он что, решил, что преподавать живопись бессмысленно?

Валентина. Откуда же мне знать? Он учил нас правилам, в которые сам верил. Не тем, что были в эпоху Возрождения, — он был категорически против них. И Леонардо он не любил из-за всех этих его пропорций и измерений. Он говорил, что именно тогда в живописи все пошло «не так». Когда все стали просто одержимы пропорциями и тем, как что устроено. Но ведь это совсем неважно. Мы не станем лучше видеть благодаря циркулю. (Улыбается). Конечно, правила всегда были, и Матисс придерживался классических правил — этого-то никто так и не понял. В современной живописи ему не нравилось, когда особо выделялась какая-то одна деталь: нос, или нога, или грудь. Он ненавидел такое искажение форм и говорил, что всегда надо стараться передавать объект полностью. Запоминать свое первое впечатление и придерживаться его. Находить равновесие между природой и собственным взглядом. И не позволять своему видению объекта разрушать его гармонию. Что бы он ни делал — все имело свой особый смысл. Но, откровенно говоря, этого никто не замечал, к сожалению. В Париже стены были исписаны обличительными лозунгами: «Матисс — хуже абсента!» «Матисс сводит людей с ума!» А при личной встрече он оказывался похож на немецкого школьного учителя в маленьких очечках в золотой оправе.

Петр. Я видел его рисунки, где он сам себя рисовал. Мне понравилось, как он в зеркале отражается, когда рисует голую модель.

Валентина. Да, они очень забавны.

Пауза.

А его работа с цветом?..У него такие поразительные цвета. Говорят: а почему тут лицо синее? Модерн, наверное. Но это не так. Каждый цвет зависит от того, что находится рядом. Один тон — это просто цвет. А два тона — это уже аккорд, гамма; это — жизнь.