Заложники солнца - страница 25

Адапты носились по стадиону в полной темноте, и разглядеть их сверстники не могли. Да и Любовь Леонидовна уверяла, что смотреть на действо, которое «эти бешеные сайгаки» именуют игрой, а уж тем более принимать в нем участие, цивилизованным людям ни к чему. На площадке «малышам» на время прогулок включали свет, но площадка была обнесена глухим забором с колючей проволокой – защитой от зверья, – поэтому увлеченные игрой адапты соседей не видели. И, как понял сейчас Кирилл, даже не догадывались об их существовании.

Продукты подопечные Германа привозили ближе к утру, когда бункерные «малыши» занимались в лаборатории или смотрели учебные фильмы. И то и другое было значительно интереснее, чем мелькающие в коридоре фигуры, кажущиеся одинаковыми в своих камуфляжных костюмах, молчаливо таскающие мешки и ящики. Да и находиться в это время суток вблизи открытого люка для обитателей Бункера было небезопасно. Те, кто жил под землей, действительно никогда не «выползали на свет». За них это делали адапты. И расплачивались за приспособленность к новому миру собственной шкурой – в самом что ни на есть прямом смысле.

Не то чтобы Кирилл раньше всего этого не знал. Сергей Евгеньевич часто рассказывал об адаптах – о том, что подземные жители многим им обязаны, что тяжелый труд «наших кормильцев» следует уважать. Рассказывал об удивительных адаптских глазах – приспособившихся к ночной темноте, но утративших пигмент радужной оболочки. Все питомцы Германа родились обычными ребятами, с разным цветом глаз, но из-за постоянного нахождения в темноте и воздействия на организм излучения, цветность постепенно пропадала. Годам к десяти глаза адаптов приобрели одинаковый светло-серый – или, реже, светло-желтый, как у Рэда – оттенок. Брови и ресницы из черных превратились в белые. Волосы стали расти гуще, но выцвели и утратили мягкость. Длинными они не отрастали, обламывались. То же самое у взрослых юношей происходило с усами и бородой. А кожа адаптов, напротив, потемнела, приобретя густо-бурый цвет, и если кто-то из них – «некоторые беспечные личности, по недосмотру и легкомыслию» – оставался на солнце дольше, чем положено, расплачивался за это жестокими ожогами, следы от которых невозможно было свести.

Любовь Леонидовна сопровождала лекции показом фотографий, на которых хорошо были видны эти самые следы. И никогда не ленилась повторить, что это адапты отделываются ожогами, потому что уже приспособились к нынешнему жестокому солнцу. А, попади на свет кто-нибудь из них, обитателей Бункера, пусть даже на гораздо меньшее время – непременно умрет в страшных муках! И выразительно смотрела на Олега, который не раз заявлял, что вот бы было интересно посмотреть, как там и что, за воротами Института.

И вот сейчас Кирилл воочию увидел, как именно адапты «отделываются». И, оказывается, вовсе не «некоторые беспечные личности», а каждый из них.

– Это… очень больно?

– Что? – не понял Рэд.

Пока Кирилл предавался задумчивости, адапт деловито готовился ко сну – раскатывал коврик и спальный мешок.

– Ну, вот… когда солнце обжигает.

Рэд перестал укладываться. Светлые глаза нехорошо прищурились.

– Я тебе кто – крыса ваша подопытная? Обожжет, тогда узнаешь.

Кирилл обиженно замер.

– Если обожжет, я просто умру, и все.

– Не просто, – буркнул Рэд. – Сперва помучаешься.

Однако тон немного сбавил. Он, очевидно, знал, что Кирилл говорит правду: для него ожоги будут смертельными. Не в первый уже раз Кирилл подумал, что, кажется, этот парень знает о нем гораздо больше, чем сам он – о Рэде и его соплеменниках.

– Не ссы, не обожжешься. Не дам.

Рэд вдруг резко качнулся в сторону Кирилла – тот в испуге отшатнулся. Но адапт, бросив на него презрительный взгляд, всего лишь погасил забытый фонарь: сдавил фитиль прямо голыми пальцами.

Кирилл не сдержался и охнул.

– Дрыхни давай, – проворчал Рэд. – Время – белый день, завтра глаз не продерешь. И не шарахайся так. Если соберусь влепить, все равно никуда не денешься. А на солнце лучше не попадай. Это – боль такая, что лучше б сдохнуть. Ты хоть знаешь, почему мы такие сиплые?