Замена - страница 5

Требовалось срочно ответить, но что-то пошло не так. В общем, я просто кивнула.

Он прикрыл глаза, а потом вдруг вымучено улыбнулся:

— И как дети?

Я смотрела на него, не понимая. Дети? У меня нет детей… К тому моменту, когда сквозь облако сплошной боли прорвалось понимание, он уже тряхнул головой:

— А, ладно, чепуха. Тема урока какая?

— Сонеты Гете, — услышала я свой голос.

«Он же ничего не знает!»

— Гете… — задумчиво сказал Икари-младший и улыбнулся снова. — «SolltЄ ich mich denn so ganz an sie gewЖhnen? Das wДre mir zuletzt doch reine Plage…» Вроде должен справиться. Выздоравливайте, Аянами-сан.

За ним закрылась дверь.

«Он же ничего не понимает!» Я огляделась: коридор был пуст. Из стрельчатых окон сочился тусклый утренний свет, сквозь гул боли я слышала привычный шум из классов. Там шла работа, которая странным образом меня сегодня обошла.

Я опустила гудящую голову и пошла в медпункт.

Каша получилась невкусной. Я размешивала уже третью ложку сахара в водянистой манке. Содержимое тарелки, соответственно, становилось все более сладким и все менее привлекательным на вкус. Левой рукой я подпирала щеку: не знаю, почему мне так сложно переносить инъекции в вену, но у меня всегда так. Локоть гнуться перестает.

Если не болит голова, значит, болит сгиб локтя, все просто.

В ученической столовой, судя по визгу, кого-то как раз доедали, а учительская часть пустовала. Похоже, большинство преподавателей успели позавтракать дома. У неуспевших же, видимо, пропал аппетит. Например, из-за бессонницы или головной боли.

Я потрогала щеку: горячая. От укола доктора Ибуки до сих пор слегка знобило. Зато — никакой боли, зато — никакого тумана, зато — почти на сутки. И следующий такой укол можно делать не раньше, чем через месяц.

Я сидела над невкусной манкой, помешивала ее и считала минуты до того, как примчится с расспросами Киришима. Мана Киришима была куратором 2-С и — по совместительству — Айдой в юбке.

«Три минуты», — подвела итог я, заметив у дверей невысокую шатенку. Классик отнес бы крохотную бодрую шатенку к категории «вечный щенок» — и прогадал бы.

— Привет, Рей. Как самочувствие?

Мана всегда была жизнерадостна. То есть, совсем всегда. Даже в то утро, когда уборщица нашла ее в коридоре на грани комы.

А еще меня раздражало то, что она многое делала «для приличия». Вот как, например, сейчас: взяла же зачем-то этот белый чай. Она его никогда не пьет, но на раздаче пока ничего другого нет, а подсаживаться с пустыми руками — это слишком просто.

Для Маны.

Словом, Мана — существо настолько непонятное, что я даже не представляю, зачем пытаться ее понять.

— Хорошо. Спасибо.

— Хоро-шо-о? — протянула Киришима. — А что ж тебя заменял директорский сын?

Я промолчала. Ответ был очевиден настолько, что просто не стоил моих минут без боли. Вместо этого я просто сунула в рот ложку каши. «Сладкая. Ужас». Желудок судорожно одобрил мысль.

«Обязательно поешь в следующие час-два, — сказала Майя, стаскивая перчатку. — И завязывай со своими недо-завтраками. Фигуру бережешь, что ли?»

— А он, кстати, прикольный, — с надеждой вздохнула Мана.

О, да она еще здесь. Я поощрительно взглянула на нее и запихнула в рот еще одну ложку.

— Вообще, он когда зашел, я уже встала его вывести, — воодушевленно начала Киришима. — Встаю такая, а он давай мямлить. Мычал, мычал…

Я вспомнила «Вроде должен справиться», вспомнила интонации. Сначала это все, а потом — мычал?

— У него хорошее немецкое произношение, — сообщила я в пространство.

— А, так вы даже разговаривали?

Какая интересная улыбка. Аянами Рей (утро, столовая): «Да, разговаривали». Киришима Мана (вечер, учительское общежитие): «Она заигрывала с сыном директора прямо перед классом». Я промолчала. Каши оставалось еще много.

— Я-ясно! — снова протянула Мана, которую устроило даже отсутствие ответа. Меня это удивляет? Нет, это меня не удивляет.

— Ты остановилась на мычании, — напомнила я.

— А, так ну да! — спохватилась куратор. — Я ж тебе о чем и говорю. Сначала — дурак дураком, а потом разошелся ни на шутку… Слу-ушай! Аянами, а дай почитать этого самого Гете, а?