Замерзшие поля - страница 14

На миг все притихли. Рамон, придерживая руками бока и голову кота, ждал, пока тот не поймает взглядом трепещущую птичку. Это было непросто. Он по-всякому поворачивал кошачью голову, но кот оставался равнодушен. Все ждали. И вот, когда птица поднялась до уровня палубы всего в нескольких футах от корабля, кошачья голова внезапно дернулась, и Рамон понял: тот заметил. Он убрал руки. Кот был неподвижен, кончик его хвоста чуть подрагивал. Потом чуть ступил к краю, следя за каждым движением отчаявшейся птицы.

— Ты только глянь!

— Усек ее!

— А птичка его — нет!

— Если она коснется борта, десять песет в силе!

Птица поднялась в воздух, чуть набрала скорость, пока не оказалась прямо над ними. Они запрокинули головы к пылающему солнцу, стараясь заслонить глаза руками. Птица подлетела чуть ближе, и если бы она сейчас упала, то приземлилась бы точно на палубу в нескольких футах от них. Кот, задрав голову, пронесся по палубе и оказался точно под птицей, падавшей все ниже, — еще секунда, и схватит. Кот бестолково подпрыгнул. Все ахнули, но птица была высоко. Вдруг она поднялась еще выше; а потом перестала лететь. Они пронеслись под ней, словно зависшей на миг в воздухе. А когда обернулись, крошечный желтый комок медленно падал вниз, и почти сразу они потеряли его из виду.

За обедом только об этом и говорили. После препирательств спорщики расплатились. Один из смазчиков сходил в кубрик, вернулся с бутылкой коньяка и стопками, выстроил их перед собой и наполнил одну за другой.

— Выпьешь? — предложил он Рамону.

Рамон взял стопку, а другие смазчик роздал по кругу остальным.

(1950)

Никто не мог понять, зачем донья Фаустина купила пансион. Он стоял на одном из крутых виражей старого шоссе, которое вело от поймы реки к городку, однако проложили новую мощеную дорогу, и старая трасса оказалась совершенно не нужна. Теперь и добраться до него можно было, лишь вскарабкавшись по каменистой тропе над закраиной дороги и пройдя несколько сот футов по старому тракту, который без долгого ремонта уже размывало дождями и душило блестящими болотными травами.

Бывало, по воскресеньям, из города приходили люди: женщины несли зонтики, мужчины — гитары (ибо это происходило в те дни, когда радио еще не было, и почти все хоть немного знали, как играть музыку), доходили до большого хлебного дерева, смотрели вдоль дороги на полинявший фасад здания, почти скрытый молодым бамбуком и бананами, несколько секунд не сводили с него глаз, а потом поворачивали обратно. «Почему она не снимет вывеску? — спрашивали они. — Неужто думает, что кому-нибудь захочется остановиться здесь на ночлег?» И были совершенно правы: к пансиону больше никто и близко не подходил. Только городские знали о нем, а им он был ни к чему.

Зачем она его купила, оставалось загадкой. И как водится, когда горожане чего-то не могут понять, поведению доньи Фаустины придумали целые груды неприятных объяснений. Самое первое и самое распространенное — то, что она решила превратить это место в заведение с дурной репутацией, — вскоре отпало, поскольку такую теорию подкрепить было совершенно нечем. У пансиона неделями никого не замечали, кроме младшей сестры доньи Фаустины Карлоты, переехавшей из Халапы, и старых слуг Хосе и Элены, ходивших каждое утро на рынок, — но эти следили за собственным носом достаточно строго, чтобы успокоить даже самых злостных сплетников. Что же касается Карлоты, она время от времени ходила к мессе, вся в черном. Говорили, что смерть отца она приняла очень близко к сердцу и, наверное, не снимет траур уже никогда.

Остальные предположения, которые горожане высказывали, стараясь пролить свет на эту тайну, оказывались столь же маловероятными, как и первое. Ходили слухи, что донья Фаустина укрывает у себя Чато Моралеса — этого бандита уже много месяцев пыталась поймать местная полиция, — но вскоре его изловили в глухом углу провинции. Еще утверждалось, что в пансионе — тайный склад наркотиков; это тоже оказалось ложью. Арестованные главари банды торговцев выболтали все секреты, и тайником оказалась комнатка над аптекой «Фармасиа Идеаль». Существовали и смутные намеки, что, мол, Карлота завлекает в пансион путешествующих в одиночку, а там их ожидает традиционная судьба всех одиноких путников в уединенных загородных пансионах. Однако такие предположения всерьез уже не принимались. Укреплялось мнение, что донья Фаустина просто-напросто немного повредилась в уме, и безумие это, прямо-таки антиобщественное, вынудило ее удалиться на окраину города, где она могла бы жить, ни с кем не встречаясь. Что и говорить, эта теория оспаривалась некоторыми молодыми горожанами, заявлявшими, что она нисколько не полоумнее их, а наоборот — крайне изобретательна. Они утверждали, что, имея кучу денег, она купила пансион из-за обширного участка земли, его окружающего, и теперь, в тиши заросших сорняками садов спокойно разрабатывает множество хитроумных способов спрятать все свое богатство. Горожане постарше, тем не менее, над этим посмеивались, ибо отлично помнили и ее мужа, и ее отца: ни тот, ни другой не проявили особой ловкости в собирании денежных знаков. К тому же пансион купила она практически за бесценок. «Где бы она раздобыла столько песо? — скептически говорили они. — На деревьях, наверное, выросли?»