Заметки молодого человека - страница 14

Фотография – это вообще, не один, а несколько этажей; удивительных, ярких, непохожих ни на что другое. Но об этом – в другой раз…

Сегодня у нас живопись натюрморта на свободную тему. То есть, каждый может собрать для себя постановку из того, что ему подходит. Рядом, на стеллажах, чего только нет. Тут и предметы с чисто геометрическими формами – шары, цилиндры, кубы из гипса или белого картона, какие угодно драпировки – всех фактур и расцветок, и множество овощей, фруктов из папье-маше, а также различная домашняя утварь – горшки, чашки, миски. Пиши и радуйся.

Я остановил свой выбор на тёмном, довольно высоком горшке из обожжённой глины и драпировке ненасыщенного жёлтого цвета. В этот горшок, только взглянув на него, я сразу влюбился. Он весь такой коричнево-красный, где светлее, где – темнее; чувствуется, прямо кожей ощущаешь, при взгляде на него, тот жар, через который он прошёл в печи. Есть в нём какая-то основательность, надёжность.

Не торопясь расставляю предметы. Собственно, предмет то один – этот самый глиняный сосуд. Его хочу разместить так, чтобы и форма читалась, и фактура, и цвет. Драпировку располагаю таким образом, чтобы одним концом она находилась под основанием сосуда, а другим уходила на второй план. Наиболее удачный «звук» получается, когда тёмный силуэт затенённой стороны горшка оказывается на фоне светло-жёлтой драпировки. Они, по контрасту друг с другом, заставляют звучать тона ещё ярче, интереснее. Вся постановка располагается на специальной подставке. Оглядываю её со всех сторон – кажется можно приступать к живописи. Устроившись поудобнее, начинаю понемногу прорисовывать натюрморт, чтобы разобраться что и как разместить на холсте.

Подходит Ольга Владимировна. Останавливается рядом, чуть касаясь моего плеча своим бедром, плотно обтянутым симпатичной, грубой (под холст) фактуры юбкой. Внимательно смотрит, сравнивая – что у меня на планшете и что в натуре.

Я, вместо того, чтобы, как обычно, отодвинуться немного в сторону и не мешать преподавателю оценить мою работу, наоборот, слегка, едва заметно, прижимаюсь плечом к ней. Не особо отдавая отчёта своим действиям.

Она на мгновение сбивается в своих рассуждениях, замолкает, а затем продолжает мне объяснять что, на её взгляд, можно изменить в постановке. Голос её немного звенит:

– Тебе не кажется, Витя, что в центре композиции чего-то не хватает? Какая-то пустота у тебя там.

– Да, – соглашаюсь я. – Действительно – пустота, Ольга Владимировна. Пустота, – повторяю я, уже думая о чём-то своём.

– Пойду, подберу что-нибудь из реквизита, – продолжаю я.

– Да, сходи, посмотри, – говорит она мне. И, отходя к другому человеку, коротко смотрит мне в лицо.

Я чувствую, что, то ли бледнею, то ли краснею и, что сердце, вдруг, подпрыгнуло и с места, да в карьер – застучало; будто стометровку бросился бежать.

Чёрт! Что это со мной, – завертелся в голове вопрос, пока рылся в груде искусственных фруктов и овощей, – неужели влюбился в неё?

Слегка трясу головой, чтобы немного в себя прийти. Выбрав зеленовато-желтоватое с розовым боком яблоко, возвращаюсь на своё место. Добавляю его к постановке. Да, действительно лучше. Всё смотрится более живо, цельно.

Яростно включаюсь в работу. Ну, сейчас я им покажу, как надо писать! А то – кому экспрессионизм подавай, кому «фотографизм» и, вообще», хренизм и фигизм какой-то подавай. Так сразу и не разобраться. А надо просто писать – от души! И любить то, что пишешь! И просто любить. Кого-то. Например, Ольгу Владимировну.

Чувствую, как опять, начинаю краснеть. Вот чёрт! Делаю глубокий вдох, выдох, вдох, выдох. Кажется – всё в порядке.

– Ты что там пыхтишь, как паровоз? – Говорит мне Пашка. – Смотри, от усердия не слопай свои фрукты – они из папье-маше, не переваришь; без ста грамм.

– Не боись, тебе оставлю – как лучшему другу! – Я ему. – А пыхчу потому, что чувствую себя на самом деле паровозом, счастливым паровозом. Как раскочегарюсь – ни одна зараза не остановит! Поглядим, у кого на финише круче будет nature morte.

– Давай-давай, – он мне, и, видя серьёзность и азарт, с которым я взялся за работу, и сам, засучив рукава, окунулся в живопись.