Заметки молодого человека - страница 20
– Хочешь быть круче меня?! Не выйдет! – Он весело орёт на всю аудиторию. Многие оглядываются на нас, но его это мало волнует. Если Пашку понесёт, то остановить его невозможно даже бульдозером.
– Да ладно тебе! – Отвечаю ему. – Не беспокойся. Если я и хочу быть круче, то только – самого себя.
К разговору подключается Мила:
– Витька, не ожидала, что ты тут так быстро освоишься. А мне нравится то, что у тебя получается. Хотя пока и непонятно что это будет.
– Спасибо, Милка. Ты же знаешь – я люблю тебя, я люблю вас всех, честно! – я ей.
– Я это уже слышала, – говорит она, – от Веры. – И, продолжая:
– Что – не можешь забыть свою «Афродиту»?!
Её останавливает Пашка:
– Мила, ты не о том. Ты – о женском. А мы пришли поговорить о живописи. И только о ней.
Я говорю Пашке:
– Ты – настоящий товарищ. – И далее:
– Правильно, давайте о живописи, – ухожу я «боевым разворотом» от болезненной темы. – Тут некоторые, – кивая в сторону Пашки, – видят в моей живописи посягательство на их сомнительное первенство в области экспрессионизма. А я и не посягаю, я просто пишу, как получается, – пытаюсь немного «завести» своего друга.
Он шутливо вызывает меня на короткий боксерский поединок. Попрыгав пару минут как два глупых петуха, мы прощаемся. Он размашисто хлопает меня по спине – да так, что кое-кто по соседству отрывается от своих дел, удивлённо озираясь.
– Витёк, покажешь обязательно, когда закончишь работу. ОК? – Говорит мне Пашка. – Давай, пока.
Жму ему руку, целую в щёчку Милку. Она, резко развернувшись, нежно хлещет по моему лицу своим душистым «конским хвостом» светлых волос.
Они уходят, оставив налёт грусти по тому, по совсем другому миру, в котором я совсем недавно ещё был…
Пора за дело.
Упорно «молочу» своё. Иногда за спиной слышу как кто-то хмыкает, глядя не без удивления на то, что творится на моём холсте. Мол, ни фига не разобрать – одни шлепки краски.
Накатывает даже какое-то отчаяние. Неужели ничего не получится?!
Я и раньше замечал, что на определённом этапе работы, чаще, в её начальной стадии, ощущаешь физически какое-то сопротивление. Сопротивление «натуры»? Будто преодолеваешь некую упругую и не особо податливую среду – кажется, что идёшь против быстрого потока. И нет ощущения, что он обязательно будет преодолён. Но ты упорно давишь, ломишься сквозь своё отчаяние, прогибая эту неподатливость неизвестно чего. И, уже изрядно побитый этим потоком и наглотавшись сомнений, вдруг, чувствуешь – есть, идёт настоящее! И, совсем по-другому уже – легко, свободно пишешь дальше. Кисти твои просто порхают над холстом, то тут, то там бросая нужный цвет; твоя живопись несётся как санки с горы. И, как правило, в последующие дни тебя тоже не оставляет это ощущение свободного полёта и счастливой гармонии; вплоть до полного завершения картины.
У многих уже вполне узнаваемо «нарисовано» красками лицо Константина, детали одежды. Увы, чаще нарисовано, а не написано. Всегда удивляло – неужели человек не понимает, что недостаточно «наклеить» на фон фигуру портретируемого? Что нужно окружить её воздухом, вписать в окружающее пространство так, чтобы он там жил, дышал, а не болтался лубочной картинкой – как на стене.
Глубоко вдохнув воздух, собираюсь с силами и пишу дальше, стараясь объединить не очень вразумительные пятна цвета во что-то цельное – на каком-то отдельном участке холста.
И происходит чудо. Я просто подпрыгиваю от восторга на месте. Звучит! По-настоящему звучит! Нет, не зря я верил, что получится. Да, получается! Играет настоящим цветом мой этюд и есть в нём что-то конкретное. Я счастлив!
Стараясь не менять ритм и темп работы, прописываю и другие участки холста. Теперь уже невооружённым глазом видно и моим соседям по классу – получается что-то стоящее.
Спокойно, неспеша, завершаю работу.
Подходит в перерыве Константин:
– Ты мне льстишь. Ты написал меня лучше, чем я есть.
– Да ладно тебе, возможно, это и есть ты – истинный, – отвечаю ему, кивая на портрет, – согласись, не каждый может похвастаться, что знает себя от и до.
Константин в задумчивости бредёт дальше, разглядывая другие работы.