Замурованное поколение - страница 6

Но нельзя запереть ребенка, тем более юношу, в кругу родных; необходимо дать ему образование, а это возможно сделать лишь в хорошем коллеже; необходимо способствовать его общению со сверстниками, чтобы он вошел в общество как полноправный член; необходимо предоставить ему определенные развлечения, которые отчасти явятся компенсацией за ученье, за труд, и отчасти — разновидностью общения с выбранными им самим людьми, а это способствует свободному формированию личности. Позднее приходится отпускать вожжи и соглашаться на некоторую эмансипацию юноши; к сожалению, в определенные минуты и при определенных обстоятельствах ты оказываешься вынужденным терпеть и не осаживать его даже в большей мере, чем это диктует благоразумие.

Как раз так и получилось у нас с Алехо. Под влиянием прогресса, самого по себе желательного, но иногда принимающего нежелательные формы, в молодых людях укрепился иной дух, которому мы, отцы, не всегда сумели противостоять должным образом. По этой причине мы были доведены до такой крайности, что отступили от верности устоявшимся принципам и поддались нажиму, который в конечном счете сильно напоминает вымогательство, поскольку сила его основана на мнении окружающих — дескать, все так делают. «Все» — это безымянное множество, неподвластное никакому контролю, утратившее свою форму, свое лицо, а вместе с тем и какую бы то ни было ответственность.

Во всяком случае, понять их трудно. Я знаю других молодых людей, детей моих коллег и друзей, выросших, как и Алехо, в респектабельной буржуазной среде и воспитанных в католических коллежах, молодых людей, таких же думающих, как и он, и сумевших избежать подводных камней, которые подстерегают молодежь на каждом шагу. Насколько я знаю, это честные, трудолюбивые юноши, органично вошедшие в семью, будущие специалисты, на которых вполне можно положиться. Они тоже живут в нынешних исторических условиях, подвержены тем же напряжениям, но они умеют обращать эти напряжения в нечто созидательное, сублимировать, тогда как Алехо им уступает, отдает себя в их власть сладострастно, торжествуя, как будто бог знает какая победа — сознавать себя непохожим на своих близких, отрицая то, во что верят они, разрушая созданное веками и заблуждаясь настолько, чтобы смешивать страсть к разрушению с пафосом созидания.

А теперь еще и это! Ведь до сих пор были одни слова, более или менее вызывающие воззрения, нежелание признать, что жили и до него, убеждение, будто настоящий мир зарождается только сейчас, что кульминация нашего исторического момента выпала на долю как раз его поколения и именно этому поколению суждено вынести окончательный приговор всем остальным поколениям. По существу, против этого незачем было бы возражать: это болезнь роста, которой страдает вся молодежь, и она вовсе не предполагает рокового исхода; от нее выздоравливают. Но это… Никак оно не шло у меня из головы. С одной стороны — фотографии девушки; с другой — фотография трупа, трупа, повторял я себе, доступа к которому в нормальных условиях он иметь не мог.

Пока он продолжал спорить с Эммой о фильме, в мозгу моем возникла новая мысль, я подумал о другой возможности. Пожалуй, эта мысль таилась в моем сознании и раньше, когда я рассматривал фотографию, но на поверхность не всплывала, не вставала передо мной во всей своей безжалостной вероятности. И во всей своей невероятности одновременно. Потому что в эту минуту я допустил, что легче всего сделать снимок было убийце или сообщнику убийцы, тому, кто находился в квартире этого человека, когда совершилось преступление. Но как представить себе, что мой сын мог запачкать руки кровью? И для чего? Каков мог быть мотив преступления? Правда, в своих воззрениях, которые Алехо не раз высказывал, он часто приближался к идее насилия, но не выражал ее непосредственно, и, кроме того, одно дело — теоретическое обоснование враждебности к чему бы то ни было, другое — действие, акция, требующая твердости духа.

Я не мог представить себе сына в роли убийцы отчасти потому, что он мой сын — ведь мы всегда отвергаем мысль о том, что наши близкие способны совершить поступок, исключающий их из круга порядочных людей, — а частично из-за того, что, несмотря на пробелы в моих представлениях о его образе жизни, я достаточно знал сына, чтобы обладать уверенностью (или считать, что я ею обладаю) в том, что в глубине его души живет эгоистичная осторожность, инстинкт самосохранения, который в последнее мгновение помешал бы ему скомпрометировать себя.