Заноза - страница 11

— Сверху виднее почему!

— Снизу тоже было видно! — сказала трубка.

— Ты имеешь в виду всю эту глупую шумиху с Громыхинским комбинатом? — спросил своего собеседника Сергей Петрович.

— Хотя бы!

— Да, тут дело пахло форменным очковтирательством. Мощности еще, собственно говоря, не освоены, а он бухает во все торжественные колокола. Ты помнишь, какую он речугу закатил на активе?!

— Помню! — мрачно сказала трубка. — Его тогда здорово раскритиковали — Буканова. Один только ты, Сергей Петрович, меня поддержал. Осторожненько, но все же поддержал. В общем, из редакции вам позвонят. До свиданья!

Минуты две Сергей Петрович сидел неподвижный, как собственное изваяние, держа в руке телефонную трубку, издававшую частые требовательно-визгливые гудки. Наконец очнулся, положил трубку на рычаг и сейчас же снова снял и быстро набрал номер домашнего телефона Солодова:

— Николай, ты?

— Здорово, отец Сергий! Что скажешь?

— Ты мне сейчас звонил? Только без фокусов: да или нет?

— Нет! А что такое?

— Понимаешь… позвонил кто-то… назвался Букановым… плел всякую чепуху… что за шутки дурацкие.

— Почему шутки?! Мне он тоже звонил, приглашал сотрудничать в его журнале. Собирает, как он сказал, «живые силы» — теоретиков и практиков! Такой, понимаешь, стал демократ, куда там! А может быть, критика на него подействовала? Бывает ведь и так!

…Когда мать и дочь вернулись из кино, они застали Сергея Петровича сидящим на диване в позе глубоко задумавшегося человека. Раскрытая книжка толстого журнала лежала у него на коленях.

Иринка — худенькая, черненькая, похожая на графического бесенка — подошла к отцу, поцеловала его в щеку и сказала, смеясь:

— Вот видишь, папочка, как хорошо действует на тебя художественная литература.

— А что такое, Иринчик?

— Поомотри на себя в зеркало — у тебя лицо стало какое-то такое… просветленное. Что ты читал — стихи или прозу? Наверное, — стихи!

— Скорее… критику! — сказал Сергей Петрович и, чтобы перевести разговор на другую тему, с большей, чем обычно, обстоятельностью стал расспрашивать жену и дочь, что они видели в кино и понравилась ли им картина.

В цехе многие замечали, что Леша Струнников неравнодушен к Даше Карпенко. Это бросалось в глаза.

На вечерах в заводском клубе, когда после киносеанса или лекции в нижнем фойе начинались танцы под духовой оркестр, Леша приглашал только Дашу.

В обеденный перерыв, когда молодежь собиралась на заводском дворе в жидкой тени юных тополей у фонтана, всегда получалось так, что Леша оказывался рядом с Дашей, а маленькая Дашина рука, прохладная и твердая, — в Лешиной, большой и жаркой.

Сама собой разгоралась песня.

запевала Даша высоким и чистым, радостным сопрано.

вторил ей Леша солидным басом и так выразительно смотрел при этом на нежную смуглоту Дашиной загорелой щеки, что каждому было ясно, какую именно девушку имеет в виду Леша Струнников.

Клава Прошина, всезнайка и хохотунья, Дашина приятельница, толкала соседей локтями и, показывая глазами на Лешу и Дашу, жарко шептала:

— Вот увидите — поженятся они. Через неделю, ну от силы через две. А что? Ребята хорошие!

Этот прогноз был близок к истине. Но для того чтобы он осуществился, Леша Струнников должен был объясниться с Дашей и сказать ей о своем чувстве.

А ему было очень трудно и даже страшно сказать девушке эти несколько магических слов и потом ждать ответа, от которого, как кажется в ту роковую минуту, зависит вся твоя жизнь.

Провожая Дашу после работы домой по узкой зеленой тропинке вдоль железнодорожной насыпи (завод стоял за городом), Леша Струнников не раз загадывал: «Вот дойду до той козы и… скажу все!» Но, поравнявшись с козой, привязанной на длинной веревке к колышку, Леша почему-то произносил другие слова.

— Посмотри, Даша, — говорил Леша, — какая смешная коза! Она смотрит с таким удивлением, как будто видит людей впервые в жизни.

И Даша отвечала:

— Действительно, эта коза смотрит на нас, как баран на новые ворота.

Они смеялись и шли дальше. И Леша, мысленно ругая себя за несвойственную ему нерешительность, думал: «Ладно! Вот у следующей козы обязательно скажу!»