Заноза - страница 16

— Недаром говорится, собака — друг человека! — подхватил шутку другой, и все, находившиеся в комнате, засмеялись.

А надо бы плакать!

В двухместном купе жесткого спального вагона скорого поезда сидят двое пассажиров — двое мужчин средних лет.

Один — худощавый, нервный, с расстроенным желчным лицом, другой — плотный, благодушный, пышущий здоровьем.

Худощавый непрерывно курит, вздыхает, покачивая головой. Видно, что его беспокоят какие-то неприятные, даже жгучие, мысли.

Благодушный здоровяк не выдерживает:

— У вас, однако, больной вид. Что с вами? Худощавый отвечает на вопрос вопросом:

— Вам чувство самокритики знакомо? Здоровяк улыбается:

— Бывает! После собрания. Когда пропесочат как следует!

— Я о другом… когда вот здесь (худощавый крепко ударяет себя ладонью по петушиной груди) кипит собрание и такие ораторы высказываются… что хоть в петлю!

— С вами что-нибудь случилось?

— Случилось!

— Расскажите! — просит здоровяк.

Худощавый смотрит в окно на несущиеся навстречу столбы и елки и молчит.

— Человек я вам незнакомый и, следовательно, объективный, — настаивает здоровяк, изнемогая от любопытства, — вам легче станет, когда поделитесь.

— Может быть, может быть! — бормочет худощавый и тушит в пепельнице недокуренную сигарету. Набрав в легкие воздуху, словно перед нырянием, он говорит: — Ну, слушайте! Во всем была виновата форточка!..

— Форточка? — удивляется здоровяк. — А я, признаться, думал, что вы скажете: «Во всем была виновата женщина!»

— Нет, именно форточка. Вы меня, пожалуйста, не перебивайте, а то я не стану рассказывать.

— Извините — вырвалось! Повесил уши на гвоздь внимания и молчу! Рассказывайте!

Худощавый нервно погладил себя по коленкам и начал свой рассказ.

— Фамилия моя Сушкин, зовут Петр Петрович, я периферийный работник, где и кем я работаю, для рассказа значения не имеет… И вот приезжает, значит, этот самый Сушкин в столицу нашей Родины — в Москву в командировку сроком на десять дней… В Москве он не был давно, но всем сердцем, так сказать, стремился!.. Поезд прибыл в шесть утра, чемоданишко у Сушкина легонький, он и решил пройтись по столице пешочком, благо знакомые, у которых он намеревался остановиться, жили не очень далеко от вокзала.

Идет, значит, наш Сушкин по утренним, свежим улицам, помахивает чемоданчиком и любуется просыпающейся красавицей Москвой. А хороша она была в то утро — слов нет передать! Новые дома то тут, то там этак горделиво высятся, словно говорят Сушкину: «Полюбуйся, какие мы молодцы!..» Павильоны всякие из сплошного стекла подрумянены зорькой — любо-дорого смотреть!.. Чистота, умытость и какая-то удивительная бодрость вокруг разлиты!.. Москва, одним словом! Идет Сушкин и думает: «Обязательно я тебя, голубушка, всю обегаю, осмотрю!» — затем сворачивает в тихий переулок и вдруг замечает, что из форточки одного дома напротив на пятом этаже валит подозрительный дымок.

— Дымок? — не выдерживает здоровяк.

Сушкин кивнул головой:

— Даже я бы сказал, дым. Зловещая картина на фоне общего благополучия и мирной красоты!.. Сушкин во двор дома: где дворник? Нет дворника! А дым продолжает, так сказать, клубами всходить к небесам. Что делает Сушкин?

— Бежит к ближайшей будке телефона-автомата и вызывает пожарную команду! — подсказал здоровяк.

— Точно! — сказал Сушкин.

— Быстро приехали пожарники?

— Почти мгновенно!

— И потушили?!

— Я просил не перебивать меня! — строго сказал Сушкин. — Поднялся, значит, Сушкин с пожарным начальником на пятый этаж, звонят. Выходит недовольный мужчина с желтым одутловатым лицом, запущенно-небритым. «В чем дело?» — «Вы же, гражданин, горите!» Усмехается: «Горю, но не так, как вы думаете!» Проходим с ним в комнату и видим: за столом сидят еще двое мужчин, один совсем мальчишка, второй — вроде меня, с картами в руках и с папиросами в зубах, на столе — пепельницы и глубокие тарелки, полные окурков, и разграфленный лист бумаги, исписанный цифрами. Картинка ясная: всенощный, зверский преферанс! Жена на курорте, а небритый супруг развлекается… хоть уже и сидит без двух при «птичке».

— Попало вам за ложный пожарный вызов?