Запах вечера - страница 10

Капли дождя острыми стрелами пронзали воду, вода с неба летела навстречу земле, а встречала на своем пути только самое себя. Лиля застегнула куртку. Сыро, холодно, но все равно, так хорошо! Хотя в голову уже стали лезть мысли о работе, незаконченных делах, обычной рутине. Зачем? Ты еще пока здесь, ты еще успеешь в ту жизнь. А пока еще ренессанс. Ты чувствуешь, как много света в тебе?

Громко загудели колокола. Церковь отправилась ей навстречу. Она толкнула огромную тяжелую дверь и оказалась одна под величественными сводами. Здесь было сумрачно. Сквозь витражи внутрь лился серый свет позд­него утра. Она рассматривала фрески, не спеша продвигалась к алтарю.

Как и все церкви Венеции, всей Италии — этого всплеска Ренессанса на Земле — она была роскошна, неповторимо хороша. Лиля обогнула алтарь, и ее внимание привлекло окошко вверху, под сводами, прикрытое странно скромной полупрозрачной занавеской. Такие вешают на окнах в деревне. И тут внутрь проник свет, очевидно, снаружи таки выглянуло солнце. Занавеска неплотно прилегала к окну, пространство между ней и окном светилось солнечной радостью, в которой плясали дождинки пыли... Окошко в деревне, много-много лет назад. Почти такая же скромная занавеска. Лиля прижимается к ней лицом и видит маленький солнечный коридор внутри, пыль на стекле, день за ним... Зеленый двор, дом отбрасывает тень на траву. Полоска тени уже совсем узкая. Неужели так поздно? Почему ее не разбудили? Наверное, происходило самое интересное.

Голоса взрослых на кухне доносятся издалека. Запах свежеиспеченного хлеба проникает из комнаты в комнату и настигает ее здесь, в маленькой веранде, где она стоит, обнимая почему-то такую родную занавеску, ловит ею солнце, увеличивает и уменьшает расстояние до окна. Она смеется, смеется этому теплу, которое окутывает ее, новому дню, который обязательно принесет столько интересного и радостного. Родные шаги. Бабушка открывает дверь на веранду, улыбается, обнимает ее теплыми добрыми руками, от нее пахнет молоком и покоем. Ты чувствуешь себя необыкновенно уютно, защищено.

А несколько минут назад, когда ты находилась на границе сна и бодрствования, — еще не открыла глаза, а уже улыбалась. Чему? Какое-то предвкушение радости от самых простых вещей. Далекое милое детство.

И уже потом, много лет спустя... Пробуждение утром, еще не пробуждение, нет, а какой-то зыбкий переход из другой реальности в эту. Здесь что-то есть такое, безумно радостное, приятное, светлое. Чему ты улыбаешься, еще не проснувшись, еще не вспомнив, что это, где оно, что оно есть? Смутно и радостно ищешь, что же так радует и зовет тебя в бодрствование. Есть Он. Он никогда не был твоим и не будет, но какое счастье, что он просто есть на этой земле. Что он заставляет тебя так улыбаться на рассвете. Это и есть жизнь. Это любовь. И его волосы пахнут, как нагретые солнцем колосья пшеницы из далекого детства. И ты тянешься к этому запаху... Твой запах — прячется в уголках твоих губ, в волосах, в рельефе плеч. Его можно пить, его можно отбирать у тебя и потом еще долго им наслаждаться, когда тебя уже нет рядом, его можно примерять на себя — и купаться в ощущениях. Еще!

Здесь очень хорошо. Но она уже почувствовала то смутное душевное томление, которое знаменовало собой тоску по дому. Уже? Так быстро? И здесь, где так много красоты на каждом шагу, красоты, которой может похвастаться далеко не всякий город, включая твой родной (будь же объективна!). Она вышла из церкви и брела по на­правлению к центру.

Оля. Как ее не хватает здесь... Как много еще мест в мире, где тебе не хватало ее. Пройдет время, и тебе будет не хватать ее и в городе, где вы обе живете. Вот как бывает...

Они стали настоящими друзьями (а какие бывают еще?) в четырнадцать лет, в седьмом классе. Не рано. То есть пришли друг к другу совершенно осознанно, это был выбор. Не потому что посадили за одну парту (не посадили, сами сели), не по­тому что жили рядом (не далеко, но и не рядом), объединяла не дорога в школу и обратно. Класс был разбит, как это часто бывает, на группировки, которые не имели друг с другом практически ничего общего, кроме обязанности сосуществовать в стенах класса до спасительной трели звонка. И так каждый день.