Записки 1743-1810 - страница 35
Со мной путешествовали госпожа Каменская, мои дети и мой двоюродный брат, Воронцов, атташе нашей миссии в Гааге.
В Берлине я пробыла два месяца. Посланником нашего двора был в то время князь Долгоруков, справедливо пользующийся всеобщей любовью и уважением. Он осыпал нас любезностями, исходившими от искреннего и теплого сердца. Не знаю, любопытство ли видеть неотесанного медведя (как я часто называла себя, чтобы подразнить своих друзей), но королева, принцессы и принц Генрих с супругой неотступно просили князя Долгорукова убедить меня приехать ко двору. Я знала, что этикет берлинского двора воспрещал частным лицам представляться ко двору под другим именем; я же путешествовала под именем госпожи Михалковой (название небольшой подмосковной деревни, принадлежавшей моим детям), во-первых, потому, что не хотела ездить к иностранным дворам, и, во-вторых, во избежание лишних расходов. Я ответила, что не могу ехать ко двору под именем Михалковой, а если переменю его, чтобы немедленно снова взять его, то уподоблюсь настоящей искательнице приключений. Королева и принцессы поговорили по этому поводу с министром иностранных дел, графом Финкельштейном, и он обратился к королю. Фридрих Великий был в то время в Сан-Суси; он ответил:
— Этикет — это глупости; княгиню Дашкову надо принять под каким угодно именем.
На следующий день я обедала у английского посланника Митчеля, где был и граф Финкельштейн. Он сообщил мне решение короля и желание всей королевской семьи познакомиться со мной. Следовательно, все пути к отступлению были обрезаны. Я купила новое черное платье (я всегда носила траур, по старинному обычаю). Королева приняла меня самым любезным образом и пригласила остаться ужинать. Принцы и принцессы также оказывали мне всевозможные знаки внимания, и вскоре я должна была отказывать частным лицам и иностранным министрам, так как была постоянно приглашена то к тому, то к другому двору.
Самая большая моя заслуга в глазах королевы и ее сестры, вдовы королевского принца и матери принцессы Оранской, и принца, восшедшего на престол по смерти Фридриха (без сомнения, самого великого государя, т. е. наиболее достойного им быть по своему гению и по постоянным заботам о счастье своих подданных, от которых никакие страсти его не отвлекали), самая большая моя заслуга перед ними заключалась в том, что я их понимала, несмотря на недостатки их речи (они заикались и шепелявили), так что камергеру, всегда стоявшему рядом с посторонними лицами, не надо было передавать мне их слова. Я понимала их отлично и сейчас же им отвечала. Ее величество и ее сестра вследствие этого не стеснялись меня; я всегда с удовольствием и благодарностью буду вспоминать мое пребывание в Берлине и любезности, которыми меня осыпали.
Я с сожалением уехала из Берлина с целью воспользоваться водами и купаньем в Ахене и Спа.
Мы проехали через Вестфалию, и я не нашла ее столь грязной, как то рисует автор путевых очерков в письмах, барон Бар. В Ганновере мы остановились только для починки экипажей; узнав, что в этот день была опера, я поехала послушать ее с госпожой Каменской. Воронцов был нездоров и остался дома. Нас сопровождал только лакей, умевший говорить лишь по-русски, вследствие чего не мог нас выдать. Я приняла эти меры потому, что принц Эрнест Мекленбургский предупредил меня, что его старший брат, правитель Ганновера, желал бы со мной познакомиться, а это вовсе не входило в мои планы. Мы взяли места в ложу, в которой уже были две дамы, потеснившиеся, чтобы дать нам место, и очень вежливо обходившиеся с нами. Во втором акте из ложи принца вышел молодой человек и направился к нам. Обратившись к нам с приветствием, он спросил:
— Сударыня, не иностранка ли вы?
— Да, сударь.
— Его высочество желал бы знать, с кем я имею честь говорить.
— Наши фамилии не могут иметь никакого значения ни для вас, ни для его высочества, — ответила я, — а так как мы женщины и, следовательно, имеем право не называть наших имен, хотя бы мы входили даже в крепость, то я надеюсь, вы позволите нам не сообщать вам их.
Он немного смутился и ушел. Обе дамы смотрели на нас с удивлением. Во время последнего акта я предупредила госпожу Каменскую по-русски, чтобы она мне не противоречила, и затем сказала дамам, что, хотя я и отказалась назваться принцу, но, ввиду их любезного обращения с нами, скажу им, что я певица, а моя спутница — танцовщица и что мы ждем выгодного ангажемента. Госпожа Каменская вытаращила глаза от изумления, а обе дамы сразу перестали быть с нами любезными и даже повернулись к нам спиной, насколько это возможно было в тесной ложе.