Записки члена Государственной думы. Воспоминания. 1905-1928 - страница 19

и Жуковский[179]. Каково же было мое удивление, когда депутаты эти подошли ко мне и заявили, что они явились по поручению Коло выразить мне благодарность за беспристрастие и внимание, оказанные мною их партии. Я был этим очень растроган. Этот поступок их служил также доказательством их культурности: ведь они состояли в оппозиции и сидели на противоположных нам скамьях.

Про наши партии этого никак нельзя сказать: никакой дисциплины и очень малая культурность. Каждый лезет на ораторскую трибуну без всякой надобности, чтобы показать, что и он не хуже других. Особенно со стороны правых: выступления депутатов Тимошкина[180] или Гулькина[181] были сплошной клоунадой, и историческая фраза Тимошкина про «женское сословие» вызвала гомерический хохот всей Думы.

Один депутат из волостных писарей был прямо одержим зудом оратора, но так как он не обладал ни ораторскими способностями, ни мыслями, то он почему-то облюбовал меня и перед каждым своим выступлением очень трогательно просил меня написать ему несколько строк, которые он и прочитывал с трибуны. Если же иногда он не разбирал или запутывался в словах, то в смущении прибавлял: «Ну, да, словом, вы сами понимаете!» Я не могу сейчас припомнить фамилии этого депутата, но живо вижу его перед собой, бледного и трепещущего, стремящегося на трибуну.

Октябристы также не отличались дисциплиной и часто шли на трибуну, не обладая никакими к тому способностями; припоминаю выступления депутатов Стемпковского[182], Гололобова[183], Шейдемана[184] и др., которые лишь подрывали своими неприметными выступлениями авторитет партии, пока наконец не удалились из нее.

Надо иметь в виду всю процедуру парламентского обсуждения: вопросы обсуждаются и разжевываются в нескольких инстанциях – сначала в комиссии, а чаще всего еще и в подкомиссии, затем во фракциях. И когда уже вопрос совершенно выяснен и разработан, только тогда он попадает на обсуждение всей Думы. Для самой Думы это публичное обсуждение вопроса не имеет никакого значения, ибо вопрос заранее уже выяснен и предрешен голосованиями во фракциях. В Думе вопрос обсуждается лишь для печати, для страны, которая знакомится с прениями в Думе по отчетам газет. Никакими самыми горячими речами в Думе нельзя никого убедить, и как бы ни старались убедить меня Чхеидзе[185] или Пуришкевич, все равно я с ними голосовать не буду уже в силу одной партийной дисциплины. Обыкновенно фракция назначает и оратора, который должен выступать от ее имени в Думе и который наиболее знаком с предметом.

Какую же задержку в работе Думы производили эти добровольные выступления любителей поговорить с ораторской трибуны! Иногда по какому-либо боевому вопросу записывались десятки добровольцев, приводя членов Думы в ужас и в паническое бегство. Ничего подобного никогда не бывало в Польском Коло. Эта обывательщина и дилетантство пронизывали Думу, не выработалось никакого преемства в работе, никакого уважения к чужим трудам, которые несли на себе наиболее серьезные депутаты. Надо прямо сознаться, что в любой комиссии работающих депутатов было лишь несколько человек; остальные – балласт, голосовальная машина.

Когда третья Дума укрепилась и начала работу, то избирателей на местах обуяла зависть: а чем я хуже других? Отлично помню, какую кровную обиду нанес циркуляр министра Столыпина, отложившего сессии земских собраний на один месяц, ввиду того что в Думе обсуждался земельный проект и Столыпин опасался, что депутаты разъедутся на земские собрания, будучи зависимы от своих земских избирателей на местах. Даже интеллигенты, как, например, доктор медицины Филатов, не могли простить нам, членам Думы, что из-за нас, четырех человек, отложили собрание, состоящее из шестидесяти гласных, почтенных земских старожилов.

Ко времени выборов в четвертую Думу положительно все наши избиратели пожелали сами быть членами Думы: если Еропкин играет в Думе роль и имеет значение, то разве я хуже его, разве я не могу тоже играть роль в Думе? Эти наивные обыватели не понимали, что Дума состояла из 442 депутатов, а «роль» там прямо играли не более 120 человек; остальные депутаты состояли на выходных ролях, и страна их совершенно и не знала.