Записки командира роты - страница 17

Он, как оказалось, был густо заселен. Солдаты, офицеры (командиры, как мы тогда говорили) стояли кучками, лежали на занесенной ветром соломе, сидели на корточках. Все только пехота. Были здесь и знакомые и незнакомые, и все вместе с недоумением глядели на меня и мой такелаж.

— К пулемету? Идите за мной, провожу. Только что потеряли человека. Высунулся и получил пулю в плечо. Тут их как мух на скотобойне.

Ребята мои еще устраивались, надеясь уберечься не столько от немцев, сколько от всегдашнего подмостного ветра. Да еще в декабрьский мороз.

Командир взвода был здесь же. По собственной воле. Все из того же Коммунистического.

Раздав кульки и опорожнив "для сугреву" фляжку с водкой (были, кажется мне, еще и пара шерстяных носков и что-то из махорки), улегся я вместе с другими, загороженный балкой, и затянулся наскоро скрученной махрой. Хотя у меня, конечно, были папиросы. Все тот же, еще не исчерпанный, "Беломор".

Я очень любил командира расчета (отделения), зырянина, как он мне представился в первое наше знакомство, полагая, по всей видимости, что слово "коми" мне неизвестно. Серьезный, но очень отзывчивый на шутку, умница, надежный и немногословный, он был лет на 15–20 старше меня. Колхозник, четверо детишек…

Случилось, что все они или некоторые из детей — не помню Уж — заболели корью, и отец их продал портсигар, чтобы послать жене денег на поправку. Мы, офицеры, узнав о том, собрали что могли и тайно от отца отправили рублей 100–150 по его деревенскому адресу.

Когда настало время прощаться и мы с командиром взвода пожелали им выстоять и выжить, зырянин поднялся с корточек и с какой-то подкупающей простотой сказал:

— Вы про нас не волнуйтесь. Родина для нас слово не пустое. И мы будем тут до… ну, как сказать?

Мы поцеловались.

Как же я был рад, когда с ними все обошлось.

Первые залпы застали меня на чердаке. Здесь, как уже говорилось, разместились "патроноукладчики". Среди них запомнился мне один-единственный. Как-то, в хорошую минуту и при большой компании, Мамохин полез к себе в мешок и вынул из него картон, на котором искусная рука запечатлела моего ординарца, уловив и тонко подчеркнув свойственное ему швейковское лукавство. Все читавшие Гашека расплылись в улыбке. Кроме самого Мамохина, знавшего о Швейке лишь понаслышке.

Льва по когтям! Решив сберечь для России художника, я определил парня, оказавшегося к тому же еще и очень приятным, в "патронажную команду". Здесь на чердаке он ловко орудовал набивалкой или как она там называется… уже забыл.

Каким же подлинным огорчением было для меня известие, что в числе погибших от шальной мины, угодившей в чердак, оказался именно этот парень… Андрюша. Нет на мне вины, но совесть зазрит.

Первая наша атака была отбита, и на этот раз Нара приняла на лед серые шинели, как еще недавно зеленые. Все мои пулеметы уцелели, кроме одного, которого на месте не оказалось.

Я залег за ближайший куст и стал обшаривать глазами берег. Бинокля мне достать все еще не удавалось. Мамохин лежал рядом.

— Вот они, — прошептал он, и по его протянутой руке я увидел груду сбившихся в кучу людей и опрокинутый набок пулемет. Прямо против нас отделился от противоположного берега офицер и, не маскируясь, побежал на нас. Неслышный выстрел уложил его на лед.

— Политрук это, — прошептал знавший все и вся Мамохин. — Хороший мужик, между прочим. Помочь, что ли?

В ту же минуту на льду оказался одетый налегке герой. Добежав до раненого, он взвалил его на плечо и бросился к заветному берегу. Немцы не стреляли.

Мысли мои меж тем были заняты пулеметом. И его командой. Там находился мой комбатальонный товарищ, директор школы. И совсем еще юный, 17-летний мальчик. По-детски храбрый, по-детски пугливый. Во время одного из артналетов он, будучи у меня в доме, полез за печку, прямо в "капустный ряд". И многажды бесстрашный, как это выявилось в утро немецкой атаки.

— Надо идти! Не знаю, чем помогу, но иного выхода нет.

— Вон там лучше, — угадав мое движение, сказал Мамохин. И то был именно тот совет, который спасает жизнь. Мы перебежали Нару и подползли к пулемету. Вся команда погибла. Мина попала в цель. И, видно, не одна только мина.