Записки командира роты - страница 31
О чем Миша говорил с Вьюнковым, не знаю. Не спросил. На том, полагал, и кончилось. Тем более что и Балоян, выслушав доклад, сказал в своей манере: "Забудь!"
Не тут то было! Недели через две-три заявляется немолодой капитан и, протягивая назначение, этак равнодушно заявляет: "Пришел занять ваше место. Вам же приказано явиться для прохождения службы в прокуратуру 43-й Армии". И достает из кармана приказ, подписанный самим командармом Голубевым: "…в распоряжение…"
Балоян при мне, выбирая выражения, стал просить о вмешательстве командира дивизии генерала Ревякина, того самого, который был, говорят, комендантом Кремля и, сделавшись комдивом, посылал нарочных в Москву, к Микояну, за коньяком и сигаретами.
"Не хочет связываться по такому "ординарному случаю". Жаль. Но сказать тебе правду, все равно пришлось бы расстаться: уже и приказ, небось, заготовлен об отправке тебя на курсы командиров полков. В Ташкент. Ладно уж, сдавай дела. Дайте нам по рюмочке: посошок на дорогу".
С тем и вернулся. "Отвоевал", — решили обо мне друзья-офицеры. "В большие чины выходите", — решили обо мне писаря.
…Письмо от Мамохина:
"Добрый день и вечер, товарищ капитан, шлю Вам свой красноармейский привет и желаю Вам наилучшей жизни… Разрешите сообщить, что Ваш преемник Г-к уже у нас не работает, его сняли как не справившегося с работой… из дивизии прислали нового… Товарищ капитан, весь наш коллектив часто вспоминает и жалеет Вас, в особенности в таких организационных вопросах в момент работы с Г-ком. Коллектив наш все пока что старый, сколоченный Вами… На этом кончаю, товарищ капитан. Желаю успехов в Вашей работе".
25 мая 1942 года.
Первое потрясение — расставание с Мамохиным. Второе — дом (полгода не живал в домах), кровать, столовая, налаженный быт. Первое "дело": хищение продовольствия, урезавшее и без того нещедрый паек некоей тыловой части. Командировка в Горький — одно из гнезд преступной банды — гостиница, номер, удобства. Господи, твоя воля, свет, оказывается, существует.
Вслед за тем назначение на должность помощника военного прокурора 43-й Армии — по следствию. Привычная рутинная жизнь? Не совсем. Но, конечно, не фронт. Хотя — как сказать.
Осенью 1942 года 43-я Армия перешла в состав 2-го Прибалтийского фронта. Мы переехали на только что отвоеванные территории, лежащие между Торжком и Демидовом. Демидов, впрочем, еще предстояло отвоевать.
К этому времени Прокурором армии сделался Николай Константинович Дунаев. С ромбом в петлице — бригвоенюрист. Прозорливый, он, когда началась затеянная в ходе войны аттестационная кампания, нацепил себе полковничий погон. Чтобы не стать посмешищем, если не выйдет с генеральством. Так оно и случилось. Умный, начитанный, прекрасный рассказчик и строгий администратор, он меня научил такому, чего не дает ни одна школа. Ибо сам он прошел самую трудную из школ — секретариат Ворошилова.
Один из примеров. Числился у нас в прокуратуре майор от юстиции. Чудовищно невежественный. Дунаев как-то терпел его, ибо редко сталкивался. А доставалось нам.
Но час настал. В самый разгар наступления на Рипшево — с выходом на Витебск — майор этот послал в артмастерские официальный запрос насчет своей "писмашинки", которую не возвращали из ремонта, несмотря на "срочную мою нужду". Кто-то по злобе людской показал бумагу командующему, тот нашел время для разговора с Дунаевым, и Дунаев взревел. А как избавиться?
Подоспела аттестация. Ее поручили мне, и я писал то, что приказывал, а иногда и формулировал сам Дунаев. А в данном случае он изложил свою мысль так: "Должности помощника прокурора армии вполне соответствует". Я возмутился. Не на словах, конечно, а всем своим видом. Встречи против себя Дунаев не любил. "Действуйте, действуйте", — подтвердил свою формулу Дунаев, и глаза его сузились. Я вышел.
На следующий день, подписав одно, и другое, и третье, Дунаев вгляделся в аттестационный лист помощника-майора и тонким нажатием пера зачеркнул слово "вполне". Меня осенило. А окончательное понимание пришло через месяц с приказом Главной военной прокуратуры об отзыве майора в Москву.