Записки офицера… или Семнадцать мгновений жизни - страница 20

Снова этот аскетичный кабинет. Знакомая табличка из оргстекла со словами Джефферсона: «Древо свободы, время от времени, нужно поливать кровью патриотов и тиранов». Все здесь оставалось неизменным. Отец сидел за столом, листая мое личное дело. Вернее, читая рапорт о последнем бое с «Монолитом» в Припяти и смерти Стаса.

— Вы ничего не хотите добавить к этому рапорту? — он поднял над столом мои каракули.

— Никак нет.

— Уверены?

— Так точно, уверен.

Отец встал, я вскочил и вытянулся.

— Сидите, не на плацу.

Умостив зад на стул, я принялся изучать сплетение линий на своей ладони.

— Мне кажется, нет, я уверен, — начал Отец, — что тут не вся информация, вернее, не совсем вся, а может, не совсем та информация.

Он остановился, наши глаза встретились. Казалось, что этот человек видит тебя всего, все твое нутро, твои мысли, желания, твои радости и горести, проблемы и чаяния, совершенно все. А может, так оно и было! Кто может утверждать обратное?

— Не трудись с поиском ответа, давай я тебе расскажу, как было дело, так будет легче.

Отец занял свое место за столом и начал свой рассказ. Я слушал, слушал внимательно, буквально впитывая каждое его слово. Этот человек не зря поименован Отцом. Уж не знаю, откуда он все знает, как он добывает информацию, но его рассказ совпадал даже в мелочах, в деталях. Скорее всего, у него имелись свои каналы сбора информации, но не они играли решающую роль. Опыт! Мудрость, пришедшая с годами! Вот то, что давало ему возможность безошибочно интерпретировать информацию, выстраивать логические цепочки, находит правильные решения и делать выводы.

Закончив повествование, Отец смотрел на меня. Наверное, он ждал чего-то, но я не понимал чего. Я не знал, что сказать! Да и не хотел.

— Не загружай мозг. Отдыхай, врачи требуют не допускать тебя в Зону хотя бы пару месяцев. Затем, постепенное вхождение, — он ухмыльнулся, — хотя, насколько я вижу, тебе хватило бы и пары недель. Ну да ладно. С медиками я не спорю. С завтрашнего дня ты приступаешь к обучению вновь прибывших. Официально будешь временным моим заместителем по подготовке кадрового состава. Приказ будет к вечеру.

Он сделал паузу, посмотрел на меня. Собрал все бумаги из моего личного дела и сложил в папку.

— К вечеру, но после другого приказа. Наша беседа было не для посторонних, надеюсь, это ясно?

— Так точно, — я поднялся.

— Вы свободны, майор. Сегодня отдыхайте, а завтра приступайте к работе в новом качестве.

Вечером в комнате, где жили мы со Стасом, собралась компания. Я с Анютой, притащился Корней, который отлеживался в лазарете. Явился Хлыст, выросший до майора. Не поверите, но Глотка тоже пришел, принес бутылку армянского коньяка. Были еще двое молодых, прибывших три дня назад и две сотрудницы медпункта базы.

Глотка явился с папкой. Первым делом, после водружения на общий стол бутылки с коричневым содержимым, он открыл папку и зачитал Приказ.

Весь приказ я не запомнил, да и зачем, в памяти отложились последние слова:

«В ходе успешного рейда бойцов СПВС «Выброс» Семена Васильевича Юрковского и Станислава Игоревича Руденко были выполнено задание по уничтожение одного из боевиков группировки «Монолит», известного под именем Батый. В ходе операции объект был уничтожен вместе с окружением.

Майор Руденко С.И. погиб прикрывая отход группы.

ПРИКАЗЫВАЮ:

Присвоить Руденко С.И очередное воинское звание подполковника, представить к Правительственной награде Знаку ордена «Золотая Звезда» посмертно.

Награду вручить родителям Руденко С.И., все средства с офицерского счета передать родителям…»

В приказе были отмечены и Тунгус с Лысым, отчего в душе снова поднялась волна боли и тоски. В общем, я окончательно решился на беседу с Отцом. Мне хотелось понять, как служить дальше, как воспринимать тут ложь, которую скармливают нам, окружающим, людям вне Зоны. Без этого я не смогу нормально выполнять свои обязанности, учить тех, кого потом отправят в Зону.

После прочтения приказа Глотка отложил папку, откупорил стоявшую на столе водку и разлил по стопкам. Все встали, молча подняли емкости и после слов — «Вечная ему память», осушили до дна.