Записки простодушного. Жизнь в Москве - страница 4

А праздничные вечера, самодеятельность! Профессор В. И. Борковский хорошо поставленным баритоном поёт: «В 12 часов по ночам из гроба встаёт барабанщик…». Вера Коннова и Саша Полторацкий отплясывали канкан и Саша в конце лихо запустил в потолок соломенное канотье. А капустники! Помню, Игорь Добродомов (Злоизбушкин) выходит на сцену с портфелем и с веником подмышкой, усиленно окает, играя роль молодого провинциала из Крыжополя. А вот капустник на злободневную тему. Хитрая лиса уносит в корзинке двух доверчивых зайчат – отклик на переход молодых сотрудников Лопатина и Улуханова из сектора истории языка в сектор современного языка Н. Ю. Шведовой. Мне тоже предлагали перейти в этот сектор, но я отказался. И напрасно: работал бы над академической «Грамматикой современного русского литературного языка» (вышла в 1970 г.). Всё равно ведь со временем я перешёл от истории языка к исследованию его современного состояния.

Рассказывали мне об одном остроумном капустнике (к сожалению, я его не видел). Там профессор-фольклорист читает лекцию о частушке:

«Частушка – это такой жанг устного нагодного твогчества, где две пегвых стгоки по содегжанию не связаны зачастую с содегжанием двух последних. На-пги-мег:

Далее профессор, безбожно грассируя, объясняет, что частушка присуща не только русскому народу. Приводит старую чукотскую частушку:

Но пришли новые времена, и обездоленный чукотский народ запел новые песни. Показательный пример – частушка, которую профессору посчастливилось записать в экспедиции на Чукотку:

«Беда пришла в ярангу бедного труженика, он ограблен, обездолен. Но он «гад. Гад, что не постгадало общее достояние» – то, что он трогательно, пусть не совсем грамматически правильно, называет «годно́е МТС» – вместо родная МТС (машинно-тракторная станция). Общее он уже ценит больше частного».

Устраивалось очень скромное, но весёлое чаепитие. В кулинарии ресторана «Прага» закупали громадное количество слоёных пирожков с капустой. Женщины готовили «вкуснятину», представляли на конкурс торты с шутливыми названиями – «Каприз научного работника» и т. д. Потом песни, танцы (в Институте было тогда много молодёжи).

А в конце вечера мы обычно уходили «тесной компанией» в наш сектор. Чай, иногда вино, шутки, стихи. Оля Смирнова пела романсы, Галя Романова читала стихи Брюсова (Дорогие черты, искажённые в страстной гримасе… Вы солгали, туманные ночи в июне!..), я читал покорившие меня стихи Гумилёва – «Капитаны» (чья не пылью затерянных хартий – солью моря пропитана грудь), даже стихи, казалось бы, совсем не под праздничное настроение, например, «Вечер»:

После окончания аспирантуры я был принят в Сектор истории русского языка и диалектологии, но очень скоро стал учёным секретарём вновь образованного Сектора – сравнительно-исторического изучения восточнославянских языков.

Сектор довольно большой и – как и весь Институт – по преимуществу женский: Мила Бокарёва, Надя Шелехова, Нина Хренова, Ира Ятрополо, Алла Сабенина, Лера Харпалёва. Мужчины – заведующий сектором академик В. И. Борковский, Саша Полторацкий и я.

Жили дружно. Со многими сотрудниками у меня сложились не только деловые, но и тёплые приятельские отношения.

Саша Полторацкий иногда в шутку подписывался так: 1½-цкий. Утончённый интеллигент, он не мог терпеть малейшие проявления грубости, неловкости даже. Наша сотрудница Мила Бокарёва (Лопатина) увлекалась графологией – наукой об отражении в почерке свойств и психического состояния человека («у оптимиста последние, не умещающиеся в строке буквы, скашиваются вверх, над строкой, у пессимиста – вниз» и т. д.). Заглянувшему в наш сектор психолингвисту Алёше Леонтьеву она поставила диагноз: «Судя по почерку, ты человек скупой». Такой грубости сверх-предупредительный Саша вынести не мог: «Очевидно, Милочка имеет в виду разумную бережливость, экономность!» А Мила – своё: «Нет, я имела виду скупость». Я с Алёшей не был близок и не знаю, верен ли был Милин диагноз.