Записки советского адвоката. 20-е – 30-е годы - страница 9
Такого пьянства, как в СССР, я не видел ни в Азии, ни в Европе, ни в Америке. А главное, я нигде не встречал, чтобы за лишний кусок съеденного хлеба правительство штрафовало, а за пьянство — выдавало премию. При перерасходе хлеботоргующими организациями муки сверх утвержденного плана организации уплачивают штраф. При перевыполнении плана по продаже водки они получают премию-бонус. Госспирт омывает берега Румынии, Венгрии, Польши, докатывается даже до Америки. Пищевкус же бедный: он ютится в артелях, носящих его имя, в разных харчевнях и обжорках советского «общественного питания». Если у Посейдона в руках трезубец, которым он пронзает служителя своего культа, и от удара живительная влага растекается по всем жилам, в особенности если человек пьет одним залпом «командировочную», т. е. чайный стакан, то у Пищевкуса в одной руке корочка черного хлеба, а в другой — соленый огурец…
Не могу все же не упомянуть о судьях-«бессеребренниках», но спешу оговориться. Они рады были бы взять, но никто им не давал, так как это было совершенно бесполезно. Например, судья Федорова. Это была партийная дура с судебной нагрузкой по партийной линии. Она, видимо, чему-то училась, на каком-нибудь рабфаке, вступила в партию. Ходила в черном платье с кружевами. Будучи совершенно неграмотной и невежественной в судебном деле, она «зарылась» окончательно в юридических вопросах и судебных производствах. Дело дошло до того, что она не успевала выходить из своего судебного кабинета, а потому завела какое-то грязное ведро, и кабинет время от времени запирался. Ведро накрывалось какой-нибудь перепиской и ставилось в шкап. Присутствие его, конечно, весьма ощущалось посетителями.
Федорова затягивала разборы дел до невероятности. Суд, не закончив, обычно, всех назначенных к слушанию дел, расходился, когда начинался в станице утренний базар. Вела она дела скучно, монотонно, и часа в два или три ночи уже все засыпали. Спала и публика, дожидаясь своего дела, кто на лавке, кто на полу. Засыпали народные заседатели, склонив голову на стол. Заснул однажды и прокурор. Не спала только Федорова, мучавшая допросами свидетеля, дремавшего и едва стоявшего на ногах. Временами она начинала с ожесточением чесать пятерней то голову, то различные части тела, так как ее заедали вши.
Я подошел к прокурору и разбудил его. Он сказал: «Я вопросов не имею», — и склонил опять голову. За что же ей было «давать», когда она писала такое в своих решениях и приговорах, что ни в какие ворота не влезало, а лучше она написать не могла. И это было не в начале революции, а в тридцатые годы, т. е. уже после создания собственных пролетарских кадров интеллигенции.
Следующий «бессеребренник» — судья Михайлик, мальчишка 22–23 лет. Я приехал к нему по делу в станицу Тульскую в 1935 году. В суде заканчивался ремонт полов. Я обратил внимание на то, что они какие-то мозаичные. Всмотревшись, я увидел, что в дело пошли большие и малые иконы, может быть — местного храма, а может быть — и церквей соседних станиц. На этом мозаичном полу около кабинета судьи лежал какой-то человек, исхудалый обессиливший крестьянин. Возле него стояло двое часовых. Судья спокойно перешагнул через него и вошел в свой кабинет. Лежавший на полу недобитый в коллективизацию классовый враг обвинялся по ст. 61 УК РСФСР в неуплате налога и несдаче 50 пудов хлеба государству. Часовые подняли его под руки и посадили на скамью подсудимых. Начался суд.
— Что вы имеете сказать в своем последнем слове? Что вы просите у суда? — спросил Михайлик у обвиняемого.
Обвиняемый поднял глаза к небу и ответил:
— У суда я ничего не прошу, а у Господа Бога прошу смерти…
Суд удалился на совещание для вынесения приговора. В это время застучали опять молотки плотников, загонявших гвозди в иконы.
От местных защитников я узнал, что они не выступают в суде, так как это совершенно бесполезно. Зато они выигрывают все дела в кассационной инстанции, так как ни одно решение или приговор не утверждаются в силу своей глупости, малограмотности и бессвязности. Между тем судья дважды оканчивал юридические курсы в Ростове-на-Дону. И защитники говорили о нем: «Это наш подлец и кормилец».