Записки современника - страница 18

Едем в собор на умовение ног поучаться смирению. От души помолюсь об усопшем и о себе: что-то давно не было так грустно,

10 апреля, понедельник, вечер.

Спешу мысленно обнять тебя, любезнейший брат, и поздравить с наступившим праздником. Как бы желал сказать тебе лично обычное, животворящее «Христос воскресе!» и в возврат услышать отрадное «воистину!». Когда-то это сбудется?

Спасибо, сердечное спасибо за все про все. Ты начинаешь уж слишком баловать меня. Для скромного прожитка нам достаточно было бы одного жалованья матушки с присовокуплением домашней ее провизии, а ты непременно хочешь озолотить нашу жизнь! Боюсь, что щедрость твоя приучит меня к мотовству. Впрочем, нет, без пособия твоего я не видал и не слыхал бы много такого, что послужило мне в истинную пользу. Наглядная наука спорее.

Ты и понятия иметь не можешь о той ночи, какую мы провели с страстной субботы на светлое воскресенье в нашем Кремле. «Во-истинну сия предпразднественная й Спасительная ногДь и светозарная светоносного дня восстания провозвестница». Мне кажется, что эта боговдохновенная песнь св. И. Дамаскина ни в каком другом месте, кроме Иерусалима, не может так сильно и благодатно действовать на все чувства христианина, как в этой священной ограде нашего православия. Мы приехали в одиннадцатом часу, когда только начали освещать соборы, между тем как все безграничное Замоскворечье с его храмами и высокими колокольнями горело уже бесчисленными огнями в ожидании благословения с высот священного Кремля к начатию благовеста и затем божественной службы. Вскоре раздался первый призывный к молитвословию удар огромного ивановского колокола, и в одну минуту, как будто по какому-то электрическому сотрясению^ загудела вся Москва. Я в жизнь свою не забуду этой минуты! Но когда, после получасового благовеста, внезапно начался общий оглушающий звон всех колоколов кремлевских и целого города и в то же время из всех соборов потянулись древние хоругви, златокованные иконы и кресты, духовенство в праздничном ^облачении с дымящимися кадилами, а за ним тьма тьмущая народу с зажженными свечами, при громогласном и торжественном пении этой божественной песни: «Воскресение твое, христе спасе, ангели поют на небесех», то, признаюсь, я пришел в какое-то небывалое со мной положение, какой-то духовный восторг и со слезами повторял в глубине души моей: «и нас на земли сподоби чистым сердцем тебя славити» всегда и повсюду, как здесь в настоящую минуту!

Ну, что бы кн. Горчакову или Карину ^>1 побывать у пасхальной заутрени в Успенском соборе? Нет сомнения, чтоб они вышли от нее другими людьми и, отложив ветхого человека, в нового об лек лися.

На днях опишу тебе свои праздничные визиты и завтрашний дебют в «Снегире».

12 апреля, среда.

Праздничные поздравления мои окончились довольно скоро, хотя я почти всех заставал дома. В продолжение этого идолопоклонства не встретилось ничего такого, что бы заслуживало особенное твое внимание, кроме многознаменательных вопросов Т* и К* о твоем житье-бытье и некоторой пени за твое молчание. Не могу сказать наверное, но, кажется, как будто хотели о чем-то говорить со мною: вероятно о том же, как тебя любят ижалуют, жалеют и желают. Горе вам, богатым! Вот наша братья — дело другое: нас не жалеют и не желают, а просто христосоваются с нами без церемоний, по-русски: cela ne peut pas tirer à conséquence. Но после необходимого воскресного поцелуя, тут же и необходимый вопрос: «а фрак ваш не из рыбьего ли сукна?» О, matante, matante! Бога она не боится!

Ну ж] ФедорТПавлыч, одолжил! Думаю, что с тех пор как существует театр, не было актера, которому бы пришлось играть приличнейшую своей'фигуре роль. Вот уж настоящий скитающийся башмачный подмастерье! Маленький, толстенький, сутуловатый, грудочка вперед, голова ушла в плечи, физиономия препечальная, голос нищего и, ко всему этому, серый изношенный сюртук по щико-лодку, дырявая шляпа и огромный чемодан за плечами — словом, умора! По случаю праздничных дней театр был битком набит. Едва только появился наш Nemo, публика встретила его общим рукоплесканием, продолжавшимся, конечно, минут пять. Мы было хотели пошикать да посвистать — куда тебе! никто из нас не в состоянии был сжать губ от смеха. Nous avons ri — nous voilà désarmés,