Записки старого книжника - страница 9

И нас не оставляют безразличными портретные изображения Крылова. На муромском рисунке Крылов предстает перед нами таким, каким его видел юный Пушкин во времена создания «Руслана и Людмилы»…

1951 год.

Кто из нас не знает заботливую няню Пушкина — Арину Родионовну, нежную любовь к которой поэт пронес через всю жизнь. В год рождения Александра Сергеевича она, крепостная, была отпущена на волю, как тогда говорили, но предпочла остаться в семействе Пушкиных, нянчила их детей, словно родных. Она рассказывала совсем еще маленькому Пушкину сказки, об этом великий художник вспоминал нередко. Но особенно Пушкин полюбил свою няню в ссылке, в Михайловском, когда он после тяжелой размолвки с родителями остался один. «Вечером слушаю сказки, — писал Пушкин из Михайловского, — и вознаграждаю тем недостатки проклятого своего воспитания <…> Она единственная моя подруга, и с нею только мне не скучно».

За окнами маленького домика поэта в Михайловском бушевала вьюга, и Пушкин, закончив работу, садился возле седой широколицей старушки. Все мы помним трогательные пушкинские стихи:

У Пушкина много стихов, посвященных няне. Есть среди них и такие, где имя Арины Родионовны не упомянуто, но строфы, несомненно, навеяны ее образом. Когда к ссыльному Пушкину приезжал в Михайловское совсем молодой поэт Николай Языков, Арина Родионовна радовалась шумному пиршеству молодых друзей.

…У каждого бывают в жизни памятные встречи. Как-то в редакции раздался телефонный звонок:

— Хотите увидеть шкатулку Арины Родионовны?

…На Клязьме половодье. Река вышла из берегов, вешние воды залили пойменные луга, и дорога-насыпь, мощенная булыжником, тянется среди зеркальной глади, порвав надвое клязьминские просторы.

Автобус мчится по насыпи, покачиваясь на выщербленной мостовой, как на волнах. Из окон, сквозь свежевымытые стекла виден весь разлив: плывут последние льдинки, крутится в водовороте невесть откуда унесенная бочка, моторка тащит непомерно большой плот. Вековые дубы стоят в воде, и волны касаются их ветвей.

Благодатные картины!

Мы едем по Муромской дороге на Судогду — маленький город, расположенный в нескольких десятках километров от Владимира. Мой спутник — клубный работник, гармонист — нетерпеливо поглядывает на водителя и говорит:

— Еще до поворота на Гусь-Хрустальный не добрались, а коли будем в Судогде к обеду, так это хорошо.

Сказав, он снова бросает негодующие взгляды на шофера, как бы ожидая возражений. Но водитель машины, девушка с обветренным красным лицом, в синем комбинезоне, глядя на избитую дорогу, совершенно равнодушно замечает:

— Когда надо, тогда и будем.

Это повергает гармониста в уныние, и он, не в силах сдержать свои чувства, начинает горько жаловаться, изливая свою душу:

— Я после смотра в области на семинаре задержался. Всю неделю в клубе не был, всю неделю. А там без меня… — И он безнадежно махнул рукой.

Наступило молчание. Гармонист устремил взгляд в одну точку, очевидно представляя, что делается без него в клубе.

Желая отвлечь гармониста от тягостных мыслей, я спросил:

— Скажи, Петр, чем славятся ваши места?

Мой спутник повеселел: видимо, я случайно напал на его излюбленную тему.

— Наши места, — сказал Петр, улыбаясь глазами, — славятся песнями. — Он взял в руки футляр, извлек новенький тульский баян, и полились то жалобно-протяжные, то удалые, переливчатые звуки песни:

Неожиданно оборвав песню, сказал:

— Эту песню у нас в клубе хорошо поют…

А затем продолжал:

Машина мчалась среди полей, и ее обгоняла песня.

— Наша сторона славится сельским хором, муромцевским дендрарием, лесным техникумом, вольно-артемовским сельским клубом, стекольными заводами, мастерами-колодезниками, определяющими безошибочно, где надо искать воду.

Неизвестно, сколько бы еще времени Петр перечислял местные достопримечательности, если бы не тряхнуло сильно автобус на повороте. Кончилось поле — машина въезжала в город.