Записки старого москвича - страница 8

Мои друзья явились в Москву не с пустыми руками. Не знаю, на кого они собирались нападать в моей дорогой холодной Москве или от кого думали защищаться, но привезли они целый арсенал разнообразного оружия, которым менялись, вспыхивая в спорах каскадами горячей гортанной речи, поглаживали скрипевшие кожей кобуры и, сурово сдвинув густые брови, просматривали одним глазом на свет черные холодные дула…

Все это богатство, во избежание конфискации институтским начальством, было решено закопать во дворе Лазаревского института в Армянском переулке. Это было сделано еще осенью, и никто из нас не подумал о замерзающей на зиму московской почве, и никому и в голову не приходило предположить, что мы будем бешено разрывать ножами заледенелую землю в дни Декабрьского восстания, когда треск выстрелов и запах пороха пробудит моих бакинцев и струящаяся в них кавказская кровь вынесет их на московскую улицу, захватив и меня в этом потоке.

Но еще продолжалась осень, и до зимы предстояло много событий. Рабочие волновались, снова начались стачки. Позорный мир, заключенный в Портсмуте с обнаглевшей Японией, не помог царскому правительству, не успокоил умов, а, наоборот, разжег русские сердца, хранившие память о геройских русских солдатах, лежавших нескончаемыми рядами на братских кладбищах Маньчжурии и Ляодунского полуострова. Сорок лет не угасало и жило это пламя, возгоревшееся и в наших детских сердцах, пока по всей русской земле не прозвучала, как благовест, весть о том, как Советская Армия, отшвырнув на запад одни вражеские полчища, опрокинула в Тихий океан на востоке другие.

В Москве стояла действительно «золотая осень». Горели на солнце кремлевские купола и омытая прошедшими дождями желто-зеленая листва бульваров… В окнах фруктовых магазинов и на уличных лотках желтели набухшие от сладкого сока крымские груши и уложенные горками гроздья крупного винограда… По улицам плыла свежесть арбузного запаха, под ногами блестели плоские семечки, и у обочин тротуаров лежали розовато-зеленые арбузные корки.

В театрах открылся зимний сезон. Вечера и ночи были холодными. Вдоль длинных рядов извозчичьих пролеток, выстроившихся около театров, уже похаживали «сбитенщики». Они несли за ручки пузатые подвесные самовары с клокочущим сахарным напитком, который разливали в толстые стаканчики, заткнутые за пояс из белого полотенца. Извозчики, обжигая губы, прихлебывали горячий напиток и грели о стаканы закоченевшие пальцы.

На заводах и в университете было неспокойно. Рабочие и студенты волновались. Начались сходки. Под вечер на Моховой (ныне проспект Маркса) перед университетом чернели толпы. В двери безостановочно текли навстречу друг другу людские потоки. От массы двигавшихся людей центральная лестница дала трещину. На площадках стояли дежурные студенты, следившие за порядком и беспрерывно возглашавшие:

— Товарищи, держитесь левой стороны! Не подходите к перилам…

Наверху, в аудиториях, надрывая голосовые связки, сменялись ораторы. Университет гудел. Было жарко… Я спускался по лестнице, когда дежурные стали выкрикивать:

— Товарищи, соблюдайте спокойствие. К университету подходят «охотнорядцы». Боевая дружина — вперед!

Я вышел во двор. Толпа, стоявшая за оградой на Моховой, еще ничего не знала. Вдруг все хлынуло в ворота… На ограде зачернели люди, быстро через нее перелезавшие. В несколько минут мостовая опустела, сиротливо поблескивая валявшимися и потерянными при бегстве галошами и даже парой зонтов… Черносотенцы пополняли свои ряды охотнорядскими мясниками, выходившими на улицы с орудиями производства: на поясах у них висели огромные ножны, в которых торчали разных размеров ножи для резки мяса… «Охотнорядцы» к университету не подошли…

Я поднялся по Тверской к Страстной (Пушкинской) площади и, миновав памятник Пушкину, углубился в бульварную аллею, в центре которой около оркестровой раковины шел большой митинг. Еще проходя по площади, я вспомнил сегодняшний сон: я бежал по этой площади к монастырю в ужасе от нарастающего топота казачьих лошадей… Как всегда во сне, спасаясь от какой-то погони, вдруг ощущаешь, что ноги немеют, приковываются к земле и передвигать их ты больше не можешь. Меня настигал казак, я уже чувствовал за собой сиплое лошадиное дыхание, и вдруг нагайка резанула меня по плечу…