Записки. Том II. Франция, 1916–1921 - страница 15

Мы с первых дней войны, как дети, думали о наступлении в Познань и Силезию, примерно, как говорили все, на Бреславль. Но мы совершенно не отдавали себе отчета, что для этого надо раньше сделать. Прошло почти три месяца, и общее положение наше не улучшилось. Армия хотя и закалилась, но растрепалась. Офицерский состав уменьшился в угрожающем размере. Вероятно, и конский состав пришел в отчаянный вид. Дороги испортились невообразимо. Левобережная Польша, богатая в начале, – высосана, истощена и разграблена, и зависимость армии от своих трех железнодорожных магистралей дает себя чувствовать все сильнее. Враг в Восточной Пруссии укрепился сильнее на нашей же земле, откуда он может грозить этим сообщениям и притом очень большими силами, если обстоятельства за Рейном в скором времени, как это уже чувствуется, для него сложатся не благоприятно и он перейдет там к обороне. За три месяца мы одерживали успехи, пережили неудачи, и очень чувствительные, но существенного в смысле улучшения нашего положения не сделали. И на юге мы отбиваемся и не знаем, каков будет исход его. А если отобьёмся, то и тогда это событие существенно повлиять на наше положение не может. Австрийцы очистят Галицию, оставят там слабые части (если теперь мы заставим их отойти) и усилят себя со стороны Карпат. Времени для подготовки в Венгрии базы мы им дадим поневоле. Поэтому если не последует разгрома теперь, единственный благоприятный случай может быть упущен. Мы будем топтаться на месте, и у нас не будет возможности сделать что-либо серьезное. А впереди возможность политических осложнений. Турция уже выступила. Но, может быть, ничего другого нельзя было сделать за эти три месяца?

На это я отвечу прежде всего: l’art est difficile et la critique ais[21], затем неправильное сосредоточение (развертывание) сил в начале войны, едва ли поправимо в течении компании. До сих пор нам не удалось улучшать нашего положения. Теперь мы на рубеже: или эта возможность будет, или – к созданию такого положения встретятся новые затруднения. Я никого не виню, никого не обвиняю, но констатирую факт. Мы не подготовились, а разготовилися в мирное время для этой борьбы. Наши соображения мирного времени, очень остроумные, может быть, вылились в сосредоточение, которое не отвечало действительности. Оно охватывало частности, но не обнимало собою общего положения и не способствовало достижению конечной цели. Неудачи в Восточной Пруссии сугубо ухудшили это положение. От меня никто не требует, чтобы я сказал, что же следовало сделать? Да и никто и не спрашивал. Но главные мои мысли изложены мною в августе. Они лишь набросаны, не разработаны и касаются лишь одной оперативной части. Было бы очень легко мысленно предполагать, что одними оперативными соображениями можно было исправить все сделанное у недоделанное в мирное время, а потому этим моим соображениям надо отвести должное, скромное, им место. Теперь мы, так сказать, на переломе событий, когда наша работа, освещенная опытом трех месяцев, может получить иное, благоприятное для нас течение. Армия все дает и все делает, чтобы обеспечить мысли, возможность выполнить ее предначертания. Чем дальше, тем условия борьбы сделаются более серьезным и сложным.

Пока мы были на правом берегу Вислы, условия и положение были одни; они были проще и легче; теперь они труднее и сложнее. Мы боремся с австрийцами и небольшою частью (полевых) германцев.

Нам придется столкнуться с большою частью германских полевых сил, когда те, под давлением событий на Рейне, в течение известного, по-моему, не очень длительного периода подготовки наших союзников к наступлению, вынуждены будут обороняться. Но находить, что и то и это нехорошо – легко; что же делать, чтобы было хорошо? На это отвечу, что надо закончить начатую операцию. Ее и ведут и заканчивают, и тогда последует дальнейшее решение. Но как теперь, так и в начале войны надо было обезвредить Австрию и Восточную Пруссию. Это не удалось, а потому теперь следует идти по тому же пути. Из немногого, что узнал, может быть, Верховный главнокомандующий