Записки военного врача - страница 26
По Биржевому проезду — я.
Обхожу свой участок под сводчатой каменной галереей. Сто метров в одну сторону, сто — в другую. Вслушиваюсь в затаенную тишину.
Вдруг вблизи послышались чьи-то шаги.
— Стой! Кто идет? Пароль?
— «Винтовка», — голос Ягунова. — Отзыв?
— «Смерть гитлеровцам!»
— Как проходит дежурство?
— Спокойно. Только очень темно…
Меня прервал отчаянный кошачий вопль.
Карманными фонариками мы освещаем тротуар.
Почти рядом — форточка окна. В ней по пояс застрял боец пожарной охраны госпиталя Михаил Смирнов. В руках — мешок. Из него — кошачий вопль.
— Это что за… оперетта? — крикнул Ягунов.
— Вот… домой собрался…
— Через окно? Как это называется?
— Увольнительной не дали.
— А почему с кошкой?
— Семью… крысы одолевают.
— Немедленно обратно! А утром — ко мне!
Из мешка вырвался пушистый рыжий кот санитарки Петровой — Микеша, которого в нашем отделении раненые называли Микентием. Микентий заметался у нас под ногами и скрылся в темноте. А Смирнов исчез в форточке.
— Надо же придумать такое, — буркнул Ягунов. — Смотреть в оба!
— Есть смотреть в оба!
Под сводчатой галереей здания глохнут шаги начальника госпиталя.
«Узнает Дарья Васильевна о попытке Смирнова утащить и съесть ее Микешу, устроит она Смирнову скандал», — подумал я.
Хожу и хожу. Сто метров в один конец, сто — в другой.
В памяти всплывают картинки мирного быта. Год назад в это время ленинградцы возвращались с торжественных праздничных собраний.
Сейчас вокруг — никого. Люди только на крыше госпиталя. Там дежурят посты противовоздушной обороны. Уличный репродуктор разносит монотонный звук метронома: «тук-тук! тук-тук!». Паузы между воздушными тревогами. Тишина длится недолго. Раздается пронзительный вой сирен. Холодный воздух темной ноябрьской ночи наполнил нарастающий надсадный гул авиационных моторов.
Засверкали зарницы зенитного огня.
В темном небе встали голубые столбы прожекторных лучей. Они, как щупальца, шарили, рыскали по небу. Пересекались, сплетались, останавливались, будто советуясь между собой. Наконец шесть лучей, прочертив небо, нащупали фашистский самолет и взяли его в перекрестие. Он плыл серебряной точкой.
Из госпиталя выбежали люди. Запрокинув головы, теснясь друг к другу, они следили за самолетом. Не обращая внимания на холод, выстрелы зениток, все жаждали одного: гибели фашистского стервятника.
Совсем близко от госпиталя послышалась частая дробь выстрелов.
— Ростральцы! — раздался одобрительный возглас.
Так мы называли зенитчиков, которые занимали позицию близ Ростральных колонн.
Зенитный огонь становился плотнее, интенсивнее. Вокруг бомбардировщика возникли разрывы зенитных снарядов.
— Мажут! — возбужденно и громко крикнул кто-то в темноте.
— Уйдет, подлец! Ей-богу, уйдет! — раздался тревожный женский голос.
— Тише!
— Не уйдет, стерва! — услышали мы голос Голубева.
— Ну, раз Семеныч сказал, тогда…
В это время рядом с бомбардировщиком пронесся наш юркий «ястребок». От него — нити трассирующих пуль. Вражеский летчик сделал маневр и скрылся в темноту. Но нет! Опять схвачен прожектористами. И снова наш «ястребок»! Что это? Яркая вспышка!
— Аминь!
— Долетался!
— Одним стервятником стало меньше!
— Как сказал Семеныч, так и вышло! — освещая друг друга карманными фонариками, шутили работники госпиталя.
— Ну что, друг! Наша взяла! — сказал Ягунов Семенычу.
— Наша всегда возьмет, Сергей Алексеич! — уверенно ответил Голубев, видимо польщенный тем, что начальник обратился к нему, как к равному.
И мне невольно вспомнились годы моей учебы. Кто учился в Военно-медицинской академии в Ленинграде, тот помнит, наверное, Матвея — служителя клиники профессора Турнера.
Для больных и посетителей клиники Турнера этот чуть сгорбленный седой и усатый человек был всего-навсего простым служителем. Но мы-то знали ему цену. Тридцать с лишним лет работал он в этой клинике и был неразлучен с Генрихом Ивановичем Турнером, обаятельным ученым с мировым именем. Крупнейший советский хирург, травматолог и ортопед, он пользовался исключительной любовью и уважением слушателей академии. Турнера и Матвея связывала долголетняя, крепко устоявшаяся дружба.