Запретное кино - страница 6
— Вот вы же сами все говорите — мне кажется, почти исключается, скорее всего…
— Именно! Именно! — вскинула указательный палец Клавдия. — Я ни в чем не уверена. Тут все на таких тоненьких ниточках, все на такой интуиции…
— А я считаю, что это было обыкновенное ограбление, — перебила Калашникова.
— Здрасьте, — сказала Клавдия. — В доме ничего не пропало, да и нечему там было пропадать. И потом, я же тебе только что…
— Вот! Именно! — теперь уже вскинула палец Калашникова. — Они все точно рассчитали. Мы же не знаем, пропало или не пропало. Вообще никто не знает. Это — раз. Во-вторых, грабителям не до казни. Тут-то и ловушка. Это мы по логике вещей судим, а грабителям того и надо.
— Подожди, подожди, но почему ограбление?
— Знаете, моя бабушка рассказала, как они после революции жили в Кремле. Да, прямо там, на территории. Там вообще много людей жило. Даже какой-то бывший царский генерал. Нищий, как крыса церковная. Одна железная кровать стояла в комнате с матрасом грязным и все. Его соседи по очереди кормили. А когда он помер, собирали деньги, чтоб хоть похоронить по-человечески. Тихий был, скромный старичок. Ну вот, похоронили, даже поминки справили, а потом пришли из ЖЭКа, или как он тогда назывался, чтоб кровать его вынести, за матрас взялись, а поднять не могут — распороли, а там…
— Золото?
— Но сколько! Комиссия две недели считала Понятно, к чему я это?..
Клавдия не ответила, она вдруг встала и, накинув пальто, схватилась за ручку двери:
— Если меня будут спрашивать, я в архиве.
Настроение стало куда лучше. Калашникова права — искать надо было в прошлом Сафонова. В давнем-давнем прошлом.
21.30–23.44
На вечер Клавдия постановила себе:
а) Постирать.
б) Приготовить еды на неделю.
г) Поговорить с Ленкой и проверить, как она учится.
д) Постричь Федора и Макса.
е) Всем переменить постельное белье.
ж) Почитать на ночь Довлатова, который лежал открытым на двадцать восьмой странице уже три месяца.
И, наконец:
з) исполнить свой супружеский долг.
О последнем пункте Клавдия думала с некоторым смущением — ловко ли вставлять подобное в план мероприятий? И с замиранием сердца, потому что с любимым Федором не была уже столько же, сколько с вызывающим ее любопытство Довлатовым.
Федор по вечерам многозначительно вздыхал, неловко, так, как только он умел, говорил всякие ласковые слова и как бы ненароком прикасался к Клавдии. Она все, конечно, понимала, обещающе улыбалась, но перед самым сном решала буквально на полчасика заглянуть в Интернет. А когда спохватывалась и летела в спальню, Федор уже обиженно спал. Наутро он был, естественно, хмур и раздражителен. Но никогда, ни разу не высказал истиной причины своего дурного настроения, ни разу просто не сказал, что он хотел бы и так далее. Федор был еще более целомудрен, чем Клавдия.
Все, хватит, помучала и сама помучалась, сказала себе Клавдия, сегодня обязательно.
Ее бурная деятельность вечером немало удивила семью.
— Ты моя хлопотунья, — сказал Федор и протяжно вздохнул. — Может, тебе помочь?
— Спасибо, Федюша, я сама, я быстро, сегодня по раньше ляжем.
У Федора на щеках вспыхнул огненный румянец, он искоса глянул на Макса, но тот, кажется, ничего не услышал.
Макс торопился поесть, потому что понимал — нынешняя ночь в Интернете принадлежит ему.
Ленка, предчувствуя неладное (мать уже сказала, что собирается с ней побеседовать), надувала и без того пухлые губки, преувеличенно морщилась, всем своим видом вопия: что-то мне так плохо, наверное, заболела.
Клавдия быстренько сварганила украинский борщ (если борщ может быть какой-то другой национальности, то это не борщ), нажарила котлет, настрогала салата оливье (сам сэр Лоуренс Оливье клялся, что никакого отношения к этому салату не имеет) и заварила четыре огромные миски фруктового желе. Машинка выдавала порции стираного белья, которое Клавдия сразу развешивала на балконе.
— Сегодня стрижка! — заявила она после ужина. — Первый — Макс.
— Не, я после отца, — заныл Макс, стремясь к заветному компьютеру.
— Ага, ладно, — согласился Федор. — Мне потом надо будет несколько звонков сделать.
Клавдия в этой жизни умела многое. Во всяком случае, все, что делается руками, она освоила. И даже странным считала, если кто-то говорил, что не умеет, скажем, шить или ремонтировать сантехнику. Она не без основания считала: то, что делается руками, всякая механическая работа доступна любому. Вот умственная — далеко не всем, поэтому почти боготворила писателей, музыкантов, художников и прочих творческих личностей.