Затерянные в Чарусах - страница 29

— Только не чихни, все дело спортишь, — предупредил хозяин.

Герасим продолжал свой спектакль. Одну бутыль он обнюхивал особенно тщательно. Видимо искал повод придраться. Но обошлось.

— Гоже, — раздался долгожданный вердикт.

— А мы тут наднесь с Герасимом варенуху готовили, — вспомнил Василий, — так уж так наизлишелись, пока пробовали, что ничего и не осталось…

Немец тут же подхватил:

— Василия, ясно дело, в гости понесло. Пойду, говорит к Прошке, — подраться надо. Хорошо, я увязался. Так этот волочага раз пять с гати в трясину вдырился. Прошка, как увидал, оскалился противно. Побрезговал с нами драться. Повалил нас на землю глазами и ушел куда-то.

Василий отмахнулся:

— Врасня все это. До Прошки мы так и не дошли. А в трясине вполы купались.

— Может и вполы, а помню только, как тебя тянул.

— А как я тебя не помнишь?

— Не-а.

— Вот человек бескарюжный. Аж слушать тошно. Только бы обессудить кого. А сам вахлак вахлаком.

— Ты нас не слушай, — сказал Герасим, заметив изумленное лицо Валерия. — Мы так завсегда кулемесим. Не со зла это — для потехи.

— А человеку непривычно. Хватит вам сегодня вазгать друг друга, — вмешалась Лида.

— Тогда кружки неси! Сама-то будешь? — обрадовался смене темы Василий.

— Малиновки чуть-чуть.

— Четыре кружки. И овощей поболе. Хрен не забудь. — Хозяин дома повертел колбаски, спрыснул их рябиновкой.

Малиновка, которую пробовали первой, оказалась самым настоящим вином, градусов девяти-десяти. Лида пила маленькими глотками. Валерий тоже смаковал, но Герасим тут же сморщил нос и приговорил:

— Бабское. Рябиновку лей.

— А сутырничать не станешь?

— Я-то не стану, я ж в гостях. А вот ты, коль переусердствуешь, точно начнешь. — Герасим подошел к печи, тонким прутиком проколол одну колбаску. — Кипит, — сообщил довольно, — можно кушать.

Рябиновка — настойка градусов тридцати пяти, а может, и сорока пошла на «ура».

— Ого! — сказал Валерий, не рассчитывавший на такой контраст с только что попробованным вином.

— Точно, ого! — согласился Герасим. Он разрезал колбаску вдоль, подул на половинки, густо помазал хреном, с удовольствием откусил. — М-м-м! — похвалил, — О-о-о!

— Наконец-то доволен, — сказал Василий. — А то все восупор.

— Ладно, не такой уж я и сутыра. Для дела больше ворчу.

Вскоре, нового гостя, несмотря на его протесты, заставили попробовать и смородиновую, и вишневую, и голубичную, а потом и брусничную с черничной, которые в азарте разгоревшейся пьянки притащил из своего дома Герасим. К счастью, последние оказались винами, иначе Валерий наверняка бы отключился. Время от времени вся компания выходила на улицу, справить кое-какие мелочи и проверить правильность процесса копчения. Герасим несколько раз пытался запеть что-то типа марша, из которого помнил лишь две строки. Причем первую он произносил совершенно невнятно, для выразительности более завывая и притопывая, а вторую: «…зольдатен унд официрен!» вполне отчетливо. Каждый раз Василий останавливал это пение легкой затрещиной и тут же затягивал что-то древнерусское, но сразу и прерывался, жестами призывая поддержать его почин. Ни Валерий, ни Герасим этих песен не знали, да и Василий, по-видимому, остальных строк тоже не помнил, поэтому хоровое пение никак не складывалось.

Околдованный сложившейся ситуацией, в которой причудливо сочетались нелепость его положения и очарование этого удивительного вечера, Валерий вдруг собрался с духом и запел: «Бьется в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза…». Он запнулся лишь в одном месте, увидев, как заблестели от слез глаза Василия. Гость закончил песню и тоже не удержался, заплакал. Василий подполз к нему, обнял, бормоча слова восхищения. Герасим замер, пораженный красотой песни. Потом очнулся, побежал в дом, притащил три кружки и бутыль.

— Спой еще, — попросил он. — Спой «Катюшу».

— Не помню, — помотал головой Валерий.

— «Катюшу», «Катюшу», — тихо проворчал Василий. — Как примет лишку, так и давай своробить — пой ему «Катюшу». Нет такой песни…

— Нет, есть! — возмутился немец. — Сейчас вспомню: Раз… рас… Расцветали на берегу груши, выходила к яблоням Катюша… Вот. Есть такая песня. Только мотив забыл.