Затерянные в солнце - страница 43

— Да гори ты в своем проклятущем огне, бхара длинномордая! — сорвалась Саира, раздраженно глядя на Лэйк. — Дорога ты мне! Потому и хочу, чтобы у тебя все хорошо было! Неужели так сложно это понять?

Вместо ответа Лэйк с силой привлекла ее к себе и поцеловала так, что у Саиры из головы вылетели все оставшиеся мысли, а вместе с ними и все раздражение моментально сошло, как с гуся вода. Осталась только эта дрожащая сладость и острое ощущение жизни, от которого хотелось то ли петь, то ли смеяться, то ли плакать.

Потом Лэйк отстранилась, все так же голодно глядя на нее своими волчьими глазами, и тихонько спросила:

— Разрешишь мне проводить сестру? И разделишь ли со мной прощание?

Не в силах размокнуть губы, Саира только кивнула в ответ. Лэйк слегка улыбнулась ей, и ее пальцы сжали пальцы Саиры, переплетаясь с ними. А потом она подняла левую ладонь, прикрыла глаза, и на теплой коже загорелся маленький алый язычок пламени. Положив его на самый берег ручья, Лэйк осторожно убрала руку. А огонек так и остался плясать прямо в воздухе над водой, не обжигая, не опаляя, лишь танцуя в ночной тьме диковинным мотыльком.

Саира смотрела на это во все глаза. Ее всегда поражали способности других кланов, но в том, как легко и плавно жонглировали огнем Каэрос, было что-то завораживающее и загадочное.

Лэйк слегка поклонилась огню, а потом тихонько заговорила, и ее низкий голос походил на ворчание большого зверя, ворочающегося во сне в своей берлоге.

— Огненноглазая, Яростная, Жизнь Дарящая и Жизнь Отнимающая! Твоим светом полнятся золотые нивы, и тугие колосья, набираясь его, клонятся под своим весом. Ты шествуешь высоко в небесах со Своим ярким щитом, и земля просыпается, отогреваясь в лучах Твоей милости и силы. Ты даришь людям огонь жизни и желание бороться, стремиться и побеждать даже тогда, когда кажется, что ничего не осталось. — Голос Лэйк прервался, и она горько сжала узкие губы. Потом лицо ее разгладилось, прочь ушли морщины тревог и боли, а голос зазвучал умиротворенно и мягко. — Прими к Себе Свою Дочь, отдавшую жизнь во славу Твою! Прими ту, кто носила Твои крылья, жгла Твои огни, лила кровь Твоих врагов! Пусть сядет она за Твоим столом рядом с Тобой! Пусть девы Твои, жрицы невенчанные, поднесут ей сладкий иллиум, пусть танцуют ей тысячи ночей, пусть поют ей тысячи песен! Прими ее, Жаркая, и посади за Своим столом рядом с предками ее, что бились за Тебя, покуда сияет Твой огненный щит!

Она еще раз очень низко поклонилась огню, и Саира повторила за ней ее жест. Во всем, что сейчас происходило, было что-то очень важное, что-то очень интимное и значимое. Гораздо дороже страсти, сжигающей и сплавляющей их в одно целое, гораздо сильнее боли, связывающей их сердца.

Лэйк взглянула на нее, большим пальцем легонько поглаживая пальцы Саиры, зажатые в ее ладони. И улыбнулась ей, так мягко-мягко и светло, как не улыбалась никогда в жизни. Словно тихий вечер с медленно затухающим небом, на фоне которого так остро и ярко видно тонкое кружево березовых листьев.

— Спасибо тебе, Саира, — тихо сказала она.

— Спасибо тебе, Лэйк, — так же тихо ответила Саира.

Едва слышно журчала темная вода ручья, поскрипывали ветви деревьев у них над головой. Вдали рокотала медленно затихающая земля. А они сидели и целовались на самом краешке мира, и голова Саиры кружилась от запредельной нежности, словно у Младшей Сестры, впервые ощутившей вкус женских губ.

Гревар изменил угол наклона крыла, издав при этом пронзительный вопль и вновь попытавшись уйти вверх, но Бьерн железной рукой дернул его обратно, заставляя лететь дальше, прямо сквозь облако пара. Насмерть перепуганный макто уже не в первый раз игнорировал прямой приказ наездника, да и не мудрено. Они летели слишком низко, и прямо под ними слышался рев земли, что рвалась на куски, рыча и проглатывая старый город, давясь пришедшим морем, захлебываясь соленой водой и огнем. Вокруг них к небу взлетали гигантские столбы кипятка, несколько раз уже задев обоих. Макто-то все было нипочем, в его-то бронированном панцире из плотно пригнанных пластин чешуи, а вот у Бьерна уже зубы ныли, так он стискивал челюсти, чтобы не орать от боли в обожженной руке. Даже летная куртка не спасла от столба кипятка, и шкура на левом запястье набухла, как у вздувшегося покойника, потрескалась по краям, грозя сойти сплошным лоскутом.