Затмение - страница 45

Через забранное решеткой подвальное окно я разглядел Квирка, вернее, его голову. Жуткое зрелище — большая круглая голова на уровне земли, словно ее владельца зарыли по шею внутри клетки. Поначалу я не понял, чем он занят. Квирк то наклонялся, то резко выпрямлялся и, казалось, увещевает кого-то ровным бесстрастным голосом, словно читает лекцию. Я шагнул вперед, чтобы получше рассмотреть его, и увидел, что он сидит за столом перед тарелкой с едой и методично работает ножом и вилкой. Теперь солнце припекало мне шею, кожу саднило от царапин, полученных в зарослях шиповника, и ожогов крапивы, а густой мрак подвала, в котором расположился Квирк, показался таким маняще-прохладным. Я направился к высокой узкой двери, похожей на часового в будке. Ее много раз покрывали черной краской; два зарешеченных окошка наверху располагались так высоко, что, казалось, дверь с недоверием и угрозой рассматривает меня. Я попробовал повернуть ручку, и она сразу же приветливо распахнулась. Я осторожно перешагнул порог, весь во власти недобрых предчувствий, как жена Синей Бороды. И тут же дверь за спиной как живая тихонько охнула и закрылась.

Я очутился на кухне. Такое чувство, будто никогда здесь раньше не бывал. Или бывал, но в другом измерении. Естественно, мне стало не по себе! Все казалось изменившимся. Словно заходишь за кулисы и видишь оборотную сторону декораций: каждая деталь знакома, но выглядит не так, как должна. Где же мои меловые отметки? Я оказался во власти того особого холодного возбуждения, которое накатывает во сне, которому нельзя сопротивляться, которое полностью овладевает тобой, отнимает все силы. Если бы я мог так же неслышно скользить по жизни и видеть всю ее оборотную сторону! Дверь в буфетную, расположенную в подвале, закрыта, из-за нее слышится постукивание ножа и вилки, которыми орудует Квирк. Стараясь не шуметь, я направился к холлу. Блеск линолеума на мгновение воскресил воспоминания о сельской дороге, по которой я шел давным-давно дождливым и ветреным апрельским вечером: птицы кувыркались в воздушных потоках, а на черной полоске пути блестело отражение светло-голубого разрыва в хмуром полотнище неба. Вот и холл: засыхающий в медном горшке папоротник, разбитое стекло фрамуги, к вешалке для шляп прислонен с каждым разом все больше напоминавший человека велосипед Квирка. Вот лестница, освещенная ярким снопом солнечного света, бьющим из окна. Я стоял, прислушиваясь, и, казалось, тишина тоже прислушивается ко мне. Ступил на лестницу, ощущая ладонью неприятную клейкость перил, словно предлагавших мне сомнительную близость. Зашел в комнату матери и присел на край кровати. Здесь царил какой-то зловещий дух, как будто что-то сгнило и превратилось в тончайшую пыль. Белье на кровати оказалось смятым, а подушка хранила впадинку от затылка. Через окно я любовался дальними голубыми холмами, мерцавшими в очищенном ливнем воздухе. Долгие минуты я так и сидел, прислушиваясь к малейшим отзвукам дня, словно к отголоскам неведомой битвы, не думая, а лишь чуть прикасаясь мыслью к происходящему, осторожно, словно ощупывая края разверстой раны.

Касс неизменно проявляла доброту и внимание к матушке. Это меня всегда удивляло. Между ними установилась некая тайная связь, и я раздражался, чувствуя себя лишним, непосвященным. В чем-то они похожи. То, что у матери было расстройством, у Касс трансформировалось в полнейшую апатию и отрешенность. Так работает черная магия процесса смены поколений, развивая, усложняя наследственные черты, превращая в итоге предрасположенность в полноценный недуг. Касс иногда проводила у постели умирающей целые часы, казалось, ее не тревожили ни вонь, ни ее неизбежные причины, ни непробиваемое молчание. Они общались без слов. Один раз я даже застал ее спящей на груди матери. Я не стал ее будить. А мама едва ли не злобно смотрела на меня поверх головы девочки. Касс еще сильнее, чем я, страдала бессонницей. Сон казался ей чем-то вроде перехода к смерти. Даже годовалым ребенком она старалась бодрствовать, боясь не пробудиться утром. Я заходил к ней в комнату и видел, как она лежит в темноте с широко распахнутыми глазами, вся сжавшись. Как-то ночью, когда я…