Завершение - страница 12

Особенно радовала Соблазнительница. К ней такое определение так и прилипло в качестве личного идентификатора, но употребляли его беззлобно и с юмором. Ведь по сути она теперь стала прилежной труженицей. Даже сейчас, когда все прочие, побродив для проформы по площадке, отправлялись кто в поселок, кто на реку, она проводила на рабочем месте все положенное время и даже сверх того, если погода благоприятствовала. И каждый раз что–то находила, определяла, сопоставляла – за время экспедиции она приобрела и простейшие навыки умственной работы. Где и как она получила необходимые для этого воспитание и образование – оставалось тайной; о своем происхождении и прошлом она никогда никому ничего не сообщала.

Эта таинственность вкупе с неуместной, казалось бы, дотошностью – ведь нынешний сезон и так дал материала невпроворот, материала значащего и даже уникального – раздражала молодых Сотрудников. Их, собственно говоря, грызла ревность – их–то привилегии были небольшими, недавно обретенными и карьера еще не свершилась. Но Мыслитель, достижения которого были общепризнаны и до теперешней экспедиции, а привилегий девать было некуда, и который уже видел бывшую соблазнительницу своей ученицей и – кто знает, способности–то ее несомненны – может быть, и преемницей, поддерживал ее трудолюбие и разрешил обращаться прямо к нему, благо работой на этом местонахождении он, как и прочие, перегружен не был.

Вот и сейчас, возвращаясь с послеполуденного купания к вечерней работе он, увидев спешащую навстречу Соблазнительницу, проявил благосклонное внимание:

— Ну–с, что там у тебя в этот раз? Огромное, небывалое открытие?

— Ваша шутка как бы правдой не оказалась. Вон тот бугор. Я к нему третий день приглядываюсь. Вроде и нет ничего, но что–то смутно чувствуется… А засну потом – мерещится что–то огромное, непонятное и… величественное – слово это она выжала из себя с трудом, так как обычно изъяснялась по–простецки, а то и площадным жаргоном.

— Ты бы лучше купалась побольше, отдыхала и развлекалась. После тяжелой и плодотворной творческой работы чего только ни привидеться может. И глянь, как здешние речные рачки кожу чистят! Культурные так не могут, даже самые дорогие и изысканные. Уж я–то знаю, поверь. Мне ведь любых доставляют, каких захочу.

— Верю, но… Можно все–таки попросить? А если моя просьба покажется Вам… ну, какой–то не такой… не устроит Вас… то заранее прошу прощения, и забудем, хорошо?

— Любопытно. Так чего же ты хочешь?

— Давайте сейчас, пока все еще в речке мокнут, окинем тот бугор… вместе? Объединимся, и… вместе посмотрим? Никто ведь не узнает…

— Ты… Ну ничего себе… Впрочем, для пользы дела… Предрассудкам я не подвержен; давно убедился, что они только мешают. И ты, если глупостями опять не займешься, в низших кастах долго не задержишься… Хорошо! Но – если результата не будет, ты до конца работ больше не трепыхаешься попусту и отдыхаешь, как все, поняла?

— Поняла. Обещаю.

— Ну, идем.

Приблизились к месту. На вид – бугор как бугор, довольно плоский, пологих очертаний, десятка два локтей в вышину. Единственное, что отличало его от множества таких же на этой предгорной равнине, это глубокая промоина сбоку, с почти отвесными стенками. Сюда и привела руководителя экспедиции его новая неугомонная помощница.

Перед откосом Мыслитель внезапно остановился, охваченный смущением. Великий Дух, ну что это он себе позволяет? Что он вознамерился вытворить? Объединиться душами с соблазнительницей – вот что! Зачем? Для пользы дела? Жалкая отговорка! Ради извращенного любопытства, и не более. Но… что же тогда происходит с ЕГО душой? Мыслитель не на шутку перепугался.

Соблазнительница тем временем скромно и терпеливо ожидала чуть позади, сникнув, замерев и не делая ни малейших попыток напомнить о себе. Это заставило Мыслителя на несколько мгновений задуматься – как бы ему, не роняя себя и не оскорбляя ее, буде ее намерения все же чисты, раз и навсегда пресечь начинающееся безобразие. Переполнявшие эмоции мешали думать, и Мыслитель выпустил их, куда попало и как попало. И вдруг…