Завещание - страница 7

— Степа умер у меня на руках. Я писал тебе об этом, Лида, — сказал Нестеров, когда они сели на прежние места, все еще взволнованные и слегка раскрасневшиеся. — Ранен он был в живот… умирал тяжело. — Нестеров замолчал. Рассказывать ли дальше? Нужны ли ей сейчас подробности смерти мужа? Они и теперь вызывают в сознании Нестерова боль. А каково будет ей, Лиде? Не увеличатся ли ее мучения?

— Говори, пожалуйста, Миша, говори. Я перенесу. Ведь все-таки я врач и знаю, как умирают люди, хоть и в других условиях. — Голос ее прозвучал спокойно и требовательно. Нестеров взглянул ей в лицо. Бледные пятна растекались от подбородка к щекам, вытесняя розоватый оттенок к ушам, чуть прикрытым завитушками волос. Глаза ее, только что сиявшие приветливо и ласково, остановились на какой-то одной невидимой точке, и синева их стала жесткой и неподвижной. Нестеров понял: она готова выслушать любые подробности смерти мужа, ее ничто не выведет из этого состояния сосредоточенной замкнутости.

— Он был белый, весь какой-то алебастровый, когда я принял его от солдат на свои руки, — сказал Нестеров, решив про себя ничего не смягчать. — В ту же минуту я понял: он не жилец… Он совсем уже изошел кровью… Сквозное ранение… — Но Нестеров так и не смог рассказать ей обо всем том, что и до сих пор отчетливо виделось ему страшным видением: вспоротый живот, оттуда булькала какая-то липкая бурая жижа. — Он был без памяти. Крепко сомкнутые губы и ввалившиеся щеки сделали его лицо сердитым, отчаянно сердитым. Возможно, смерть старалась запечатлеть его самочувствие в последние минуты жизни: был миг — сознание вернулось к нему. Этот миг совпал с теми секундами, когда я подхватил его под плечи и, придерживая голову, прижал к себе.

Он вдруг открыл глаза и узнал меня. Он вскинул руку, желая, по-видимому, обнять меня, но рука не послушалась его. Она упала на грудь, залитую кровью. «Мишка, действуй, как договорились!» Это были последние слова, на какие у него хватило сил. Он обмяк, стал каменным, и я опустил его на землю. Солдаты раньше меня поняли, что это конец. Они скинули шапки, а я все еще не верил. Встал на колени, положил его голову на ладонь и долго звал его: «Степа, Степан! Стенька Разин, очнись!» Подошли санитары с носилками: «Зря вы его кличете, товарищ полковник. Не дозоветесь. Он уже в вечности. Оттуда не откликаются». Голос санитара послышался над моим ухом.

А когда бой закончился, мы похоронили его, как хоронят воина, — салют, марш под оркестр, приспущенное знамя…

Нестеров умолк, потянулся в карман за папиросами, но, вытащив пачку, не решился закуривать без разрешения. Лида заметила его колебания, взмахнула ресницами, выдохнула вместе с болью, подпиравшей под горло:

— Кури, Миша!

— А ты знаешь, Лида, что скрывается под его фразой: «Мишка, действуй, как договорились»? — после жадной затяжки спросил Нестеров, обеспокоенно поглядывая на Лиду, которая сидела как оцепеневшая.

— Не знаю, Миша, — по-прежнему не шевелясь, сказала Лида.

— Разве он не присылал тебе «Клятву дружбы»? — Нестеров не мог скрыть недоверчивой нотки в голосе. — Мы договаривались. Он не мог не послать. Вспомни-ка! Это было давно. Мы еще воевали на нашей территории… Бои не утихали ни днем, ни ночью… И мы решили, как реалисты, правде смотреть в глаза…

— Не помню, Михаил Иваныч. Простите. — Она упорно не меняла позы и смотрела на него незрячими глазами.

«Опять величает, и на “вы”… — Он сделал вид, что не заметил ее оговорки.

— Странно… А в «Клятве дружбы» были сказаны слова, важные для остающихся жить…

И вдруг она оживилась, безвольные руки, лежавшие на коленях, взлетели, глаза засверкали, и в них появилась усмешка:

— Вспомнила, Миша! Это было что-то необычное, в духе Степы. Он любил изобретать разного рода трактаты, договоры, условия, уставы, положения… Ему бы быть не директором школы, а Цезарем. Прочитав тогда, я подумала: не были ли вы в подпитии? — Она тоненько и очень робко рассмеялась.

— Вот уж нет, Лида! — загорячился Нестеров, заполняя комнату клубами табачного дыма. — Все это была составлено всерьез и, как видишь, не шутки ради. Да и до шуток ли было нам? Послушай, что тут говорится. — Нестеров запустил руку в боковой карман пиджака и вытащил оттуда черный бумажник. Придерживая бумажник протезом, он извлек из него бережно сложенный вчетверо лист бумаги, развернул, разгладил ладонью по столу: — «Если одному из нас придется погибнуть в битве с врагом, — приглушенным голосом, отчетливо произнося каждое слово, начал читать Нестеров, — то другой во имя нашей боевой дружбы никогда не забудет о своем долге перед памятью погибшего, перед будущим его родных и близких.