Завет, или Странник из Галилеи - страница 31

В этих его словах чувствовалось нечто смутно-тревожное, также как и в его намеках, к которым он прибегал в последнее время. Он говорил о том, что близится время, когда прекратятся все наши ссоры, уйдет непонимание, утихнет гнев. Казалось, он сам устал от собственных противоречий, хотя он так настойчиво подчеркивал их, не скрывая противоречивости своих поступков, призывая любить врагов и прощать тех, кто ненавидит нас, что в результате приводило все к той же ненависти. Он говорил, что придет время — и даже наши враги придут к нам. Он, кажется, решил подтвердить свои слова действием. Вскоре после моего возвращения я узнал, что он собирается восстановить отношения с Арамом, порвавшим с ним ранее из-за разногласий по поводу применения силы. О его намерении я узнал случайно от Иоанана. Он всегда с готовностью делился со мной новостями, хотя теперь несколько сторонился меня, — причиной тому, возможно, было наказание, которое он понес от отца. Скорее всего Арам вернулся к Иешуа по причине страха — он боялся, что тот может его выдать как мятежника, впрочем, страха совершенно напрасного. Арам признал свои заблуждения и, проявив кротость, вернулся в стадо. У Иешуа же появилась возможность явить истинное милосердие по отношению к нему. Но я видел за этим совсем другое — выгодный маневр.

Иешуа просто воспользовался положением Арама, которое было отнюдь не самым благополучным, чему я получил множество доказательств, совершая в прошлом массу попыток наладить с ним связь. Его недоверчивость и подозрительность в отношении меня давали о себе знать, и теперь, неуверенный прежде всего в моей благонадежности, после моего появления среди людей Иешуа он старался как можно ближе сойтись с ним; я же виделся с Иешуа лишь изредка, мельком.

Я понял теперь причину охлаждения ко мне Иешуа. Арам, без сомнения, рассказал о моих попытках наладить с ним связь. Иешуа же мог расценить это как попытку тайного сближения с его противниками. Если бы я мог предвидеть, как это осложнит наши отношения, то, может, нашел бы способ смягчить назревающий конфликт. Но теперь, по разным причинам, наш разрыв еще более упрочился, и я уже не мог заставить себя прийти к Иешуа с извинениями, что могло бы выглядеть как признание моей вины. К тому же мы совсем не имели возможности побеседовать наедине. Причиной были женщины. Несказанно обрадованные моему уходу, теперь они не упускали ни малейшей возможности воспрепятствовать нашему с Иешуа сближению. Взаимное недовольство возрастало.

Неизбежно из-за напряженности, возникшей между нами, я стал смотреть на Иешуа другими глазами. Результаты удивляли меня. Не я ли еще недавно был ослеплен им едва ли не больше, чем остальные. В его противоречивости я усматривал некую логичность и целостность. Но теперь я был уверен, что он убеждает лишь силой своей личности. Его манера вести спор казалась мне теперь грубоватым приемом, способным развенчать разве что какого-нибудь местного царька, а не настоящего врага. Открытие поразило меня, однако я помнил и холод, пробравший меня изнутри после разговора на дороге с Роагой и Иекубом, когда я решил, что смогу обрести верный путь, возвратившись к Иешуа. Наверное, это было самообманом. Возможно, я сейчас относился к Иешуа более взыскательно, чем раньше, когда наши встречи и общение были внове. Но сейчас я чувствовал горькое разочарование. Я надеялся, что возвращаюсь к мудрецу, но вместо мудрости обнаружил мелочность, самонадеянность и пустоту. Радость, пережитая в Кесарии, исчезла навсегда. Я утратил сразу две важные вещи: пристанище рядом с Иешуа и обратный путь, прочь от него. Мне негде было остаться и некуда было вернуться.

Иешуа становился все более известен. Известность делала его еще самоувереннее. Мы посещали города, в которых старейшины и учителя были приверженцами школы Шамая, наставниками в которых выступали фарисеи. Иешуа находил особое удовольствие в том, чтобы вступать с ними в споры, часто довольно злые. Не секрет, что многие из стремящихся к религиозному образованию на самом деле пытались найти покровителя или снискать репутацию знатоков богословия, но были среди них и люди глубоко верующие, уважаемые в своих общинах. Иешуа не всегда утруждал себя попыткой разобраться, с кем именно он имеет дело. К тому же в его яром порицании законничества можно было уловить своего рода двуличие, когда нападками прикрывалось слабое знание предмета. Пренебрежительное отношение к Закону проникло и в ближний круг приверженцев Иешуа. Многие из нас открыто игнорировали день субботнего отдыха, саббат: в субботу отправлялись в дорогу, чтобы принять участие в совместной вечерней молитве в Капер Науме. Когда Иешуа указывали на недопустимость такого поведения его учеников, он тут же давал отпор подобным обвинениям: