Завет, или Странник из Галилеи - страница 42

За время нашей жизни на горе нам несколько раз встречались то паломники, то люди, приходящие на гору по каким-то своим нуждам. Но, так или иначе, от них пошел слух, что на горе поселился святой. С Иешуа стали искать встречи язычники, местное население, но приходили даже издалека — из Сура и Дамаска. Я был уверен, что такое паломничество не обошлось без участия Симона, хотя он отрицал все, как мог. Люди шли не с пустыми руками, приносили обычно какую-нибудь еду. Иешуа велел нам не отказываться от подношений, хотя нам не очень хотелось принимать что-либо у идолопоклонников. Уделяя им не слишком много времени, Иешуа в общении с этими людьми был прям и бескомпромиссен. Его спрашивали о том, как обрести мудрость, и Иешуа отвечал, что надо верить в Единого Бога. Его спрашивали о богах, которым они привыкли поклоняться, и Иешуа отвечал: те боги не более чем плод их воображения, существующий только в их умах.

— А ваш ученик говорит, что наши боги есть демоны, — сказал кто-то, намекая на Симона.

— Он дитя и рассуждает как ребенок, — ответил Иешуа, но Симон ни капли не обиделся, а, наоборот, просиял от счастья.

Что меня действительно удивляло, так это терпимость язычников к Иешуа. Кто-то приходит и разбивает лагерь в самом святом для них месте, к тому же выясняется, что он еще и отвергает их богов. Но многие относились к такому поведению странника совершенно спокойно. Может быть, они считали его не вполне в своем уме. А может, что-то особенное в Иешуа, бывшее его неотъемлемой частью, заставляло людей верить ему.

Как-то Иешуа посетил богатый финикийский торговец из Сидона. Он был окружен многочисленной свитой рабов, с ним была его больная дочь, которую несли в золотых носилках. Ни один из докторов не мог вылечить дочь купца. Они возвращались из Кесарии Филиппийской, где поклонялись местной святыне в надежде получить исцеление, но опять безуспешно. И тут до купца дошли слухи о святом, который живет на горе, и он решил еще раз попытать счастья. Для начала Иешуа крепко отругал финикийца за то, что тот не дает покоя своей дочери, таская ее за собой повсюду, вместо того чтобы дать ей возможность отдыхать в собственной постели под родной кровлей. После чего Иешуа взялся за дело. Он завернул девушку во влажную ткань, чтобы сбить лихорадку, затем приготовил крепкий отвар из листьев какого-то неизвестного мне растения, росшего на склонах горы. Я запомнил его яркую зелень и маленькие, горькие на вкус листья. Иешуа напоил отваром девушку, и через день жар начал спадать. На лице, до того бледном, как у покойника, стал проступать румянец. Радости родителя не было предела, он осыпал Иешуа благодарностями, предлагал ему жить в его богатом доме, при этом получать столько денег, сколько тот пожелает, в конце концов он предложил Иешуа построить храм в честь его бога.

— Будете ли вы молиться в нем моему Богу вместе со мной? — спросил Иешуа.

— У меня десятки храмов, в которых я молюсь своим богам, но если ты хочешь, я могу приходить и молиться с тобой в твоем храме.

— А если я попрошу вас молиться только в моем?

Купец засмеялся.

— Эта цена слишком высока для меня.

Когда он ушел, Иешуа снова впал в дурное расположение духа.

— Они всего лишь язычники, — сказал Иоанан, стараясь утешить его, — они не стоят того, чтобы переживать о них.

Иешуа посмотрел на Иоанана внимательно.

— А Симон, разве он не был язычником? Вы считаете, что Господь печется только о своем народе, а до остальных ему и дела нет? Или вы думаете, что Господь — это божество, которое прячется от людей где-нибудь в пещере?

Мы слушали молча, пораженные тем, как глубоко был задет Иешуа. Лицо Иоанана покраснело от стыда. Похоже, Иешуа разозлился оттого, что сам испытывал нечто подобное. Он помог язычникам, поэтому в глубине души испытывал неловкость перед нами, но согласно своим убеждениям был не в состоянии найти доводы, которые убедили бы его самого, что он поступил неправильно.

Мы опасались, что из-за всего произошедшего Иешуа опять замкнется в себе. Но, видимо, он окончательно оправился от потрясений и вернулся к своему обычному состоянию. Он приветствовал приходящих к нему людей в своей обычной открытой манере, сдобренной тонким юмором, который был присущ ему всегда. И как-то неожиданно в один из дней он сказал, что пора возвращаться домой. Симон был безумно счастлив услышать такую новость, он, словно молоденький жеребенок, крутился возле нас, выделывая замысловатые коленца, причем мы не избежали при сем ни щипков, ни царапин. Что касается меня, я, конечно же, был рад вернуться к цивилизованной жизни, но в то же время жалел о той доверительности, которая сложилась между нами в последнее время. Жалел, что не будет больше наших совместных трапез у костра, простой еды, а главное, исчезнет необременительная атмосфера мужского товарищества.