Завет, или Странник из Галилеи - страница 48

Прожив почти половину жизни, я прихожу к осознанию того, что дошел до некого предела. Пройдено немало дорог, которые ни к чему не привели. В молодости я считал, что могу полностью реализовать себя в своей деятельности. На самом деле оказалось, что я включился в некий бесконечный процесс, смысл которого едва можно было уловить. Тогда я стал надеяться обрести мудрость. Но и здесь надежды мои были обмануты. Я повидал много людей, беседовал со многими философами. Человеческая подлость и низость поразили меня. Возвышенные идеи не значили ровным счетом ничего. Можно было долго говорить о стремлении к высоким идеалам и тут же цинично ниспровергать их. Когда мы убираем шелуху с зерна, что мы там обнаруживаем? Лишь еще одну шелуху — все те же избитые истины, порок, который давно никого не удивляет. И когда я размышлял, в чем же была сила Иешуа, то понимал, что в нем угадывалось нечто новое. Я встретил нового человека, нового по своей сути. Он смотрел на жизнь по-новому. А если нашелся хоть один человек, который знал правду, мог донести ее до людей и делал это не ради собственного возвышения, не ища выгоды для себя, значит, тогда и вправду мы вовсе не животные и не нарыв, от которого Господь не знает как избавиться. Я размышлял о временах, в которых мы живем, когда убийство стало обычным делом, когда правители думают только о своих богатствах, когда бандиты совершают разбои, прикрываясь словами о справедливости. Я понимал, насколько мелок стал простой человек, тот, что закроет дверь перед путником и оста вит просящего о помощи умирать на большой дороге. Наверное, мы и вправду живем в последние времена, как утверждал один полубезумный проповедник. Но я вспоминал Иешуа, и во мне начинала теплиться надежда, что-то угадывалось в этом человеке, возможно, он знает секрет, как сделать мир лучше. Раскрой мне свой секрет, сделай меня лучше! И даже теперь, когда я ушел, я часто вижу его, призывающего меня: он словно указывает путь из тьмы к свету.

Сама я из Мигдаля. Моя семья зарабатывала на жизнь заготовкой рыбы. Рыбу привозили рыбаки, а мы солили ее или коптили — смотря по времени года. Что-то мы продавали, даже случалось, что и в Иерусалиме, но чаще на севере, в Пане, или горцам, землякам моей матери. Отец, как вы понимаете, был евреем с юга и воспитывал меня в еврейском духе. Моя мать жила до замужества в горах, отец встретил ее там, когда совсем юным в первый раз попал в наши края. Мать за все годы, что прожила с отцом, ни разу не молилась с нами и не ходила в молельный дом — в общем, так и не стала благочестивой еврейкой. Она часто говорила, что ее предки жили здесь со времен сотворения мира, они появились задолго до того, как сюда пришли евреи с их единым истинным Богом.

Наш дом стоял у самого берега, неподалеку были небольшая пристань и несколько коптилен. Глядя на наше жилье, нельзя было сказать, что отец занимается торговлей. Дом наш был достаточно скромного вида, камнем были отделаны только дверные косяки, да пол у входа выложен черно-белой плиткой. О том, что мы жили лучше других, свидетельствовало только то, что наша семья из пяти человек (кроме меня у родителей были еще две дочери, мои сестры) ни с кем не делила свой кров. А вот у моей подруги Рибки, например, не было в доме даже собственного уголка. Рибка считала наш дом хоромами. Я, конечно, была бы не против того, чтобы дом наш был известен во всей округе, так же как и не против присутствия в нем мальчишек. Но, как говорили злые языки, матери следовало бы усердней молиться. На свет она произвела трех девчонок, одну за другой — разница между нами была чуть больше года. После чего деторождение прекратилось как по волшебству. Однако отец безумно любил всех нас и был с нами очень добр.

Хотя я давно находилась в возрасте, подходящем для замужества, претендентов на мою руку что-то не находилось. Сестры, унаследовавшие красоту нашей матери, уже имели женихов, я же пошла в отца и совсем не была красавицей. Нельзя сказать, что совсем уж никто не вздыхал по мне. Я помню нескольких нервных юношей, они перебегали с места на место, прячась от моего отца, или болтались возле коптилен, наблюдая за мной во время работы, я же делала вид, что не замечаю их. Потом я находила предлог отказать им, а отец, во всем потакавший мне, не возражал. В конце концов слава о моей строптивости, единственном качестве, унаследованном мною от матери, разнеслась по округе, и женихи больше не появлялись. Нельзя сказать, что мне не нравились те парни, хотя бы потому, что мы даже толком не разговаривали, и я не могла разобраться в своих чувствах. Но я боялась. А вдруг я наскучу мужу или, выйдя замуж, окажусь бесплодной и меня бросят, покрыв позором? И еще. Когда я думала о своем будущем и представляла себя женой или матерью, мне почему-то казалось все это чем-то вроде смерти. Не могу сказать, что я не хотела стать женой или матерью, но я понимала, что другого пути просто не существует, и это было страшно.