Завет внуку - страница 11

Потом отошел к окну и долго стоял, не оборачиваясь, не говори ни слова… Но, придя, по-видимому, к какому-то решению, он подошел ко мне, тяжело опустился в кресло, стоившее рядом, и заговорил: «Я вам скажу все. Я прямой потомок Дантеса. Когда русские узнают, кто я, они отворачиваются от меня с ненавистью и презрением. Да, во мне течет кровь того, чье имя для слуха русского человека одиозно. Я сам знаю, что во мне течет кровь, убийцы Пушкина… Я ношу в себе это тяжелое наследство, ношу его в своем сознании. Это сознание подтачивает мои душевные силы, лишает меня покоя. В работе я забываюсь, но при встрече с человеком из России меня снова охватывает боль, горечь, и я теряю себя…»

Учитель говорил тяжело, казалось, он с усилием выдавливал из себя слова, и частые паузы прерывали его речь.

Помолчав, он продолжал: «Я знаю Пушкина. Знаю хорошо. Я сердцем понимаю, кого потеряла Россия в его лице. Это был светлый человек, прямой и неподкупный, это был гуманист. А их не так часто встречаешь в жизни. А поэт! Пушкин — это взлет русской поэзии. Взлет стремительный, ошеломляющий. Я знаком в какой-то мере с историей вашей страны, поэтому не удивляйтесь, что я так говорю. Такие взлеты присущи только гению. Кто знает Пушкина, тот не может но любить этого поэта, такого ясного, солнечного…

…Да, Пушкин — солнце русской поэзии, и мне понятно все то, что происходит с вами, русскими, при встрече со мной… Я вас не осуждаю. Но мне от этого не легче. Мне от этого еще тяжелее, еще больнее.

Повторяю: я люблю Пушкина, люблю и как поэта, и как человека… Если вы отвернетесь от меня, я не найду в своей душе сил осудить вас». Он встал, подошел к окну и замер в напряженном, тягостном ожидании.

На какие-то доли секунды я потеряла власть над собой. Реальная действительность ускальзывала от меня, и в потрясенном восприятии время и место утратили свое настоящее значение. Передо мною в эти минуты стоял не друг-учитель, не обаятельный и ставший близким мне человек, а тот, чье имя вызывало и вызывает в каждом русском человеке бурю гнева, протеста, сердечную боль, ненависть; передо мной стоял тот, чье пустое сердце билось ровно, когда он, не дрогнув, направил пистолет на нашу славу, тот, кто не был способен понять, «на что он руку поднимал».

А учитель стоял у окна, правая рука его опиралась на подо конник, левая судорожно сжималась и разжималась. Он ждал… В душе моей вспыхнуло независимо от ее воли чувство, заставлявшее русского человека отворачиваться от того, в ком текла кровь убийцы Пушкина.

Ни я, ни он не могли говорить. Слова были излишни… И я покинула мастерскую…»

Пушкинские Горы. Дорога в Михайловское. Зеленые рощи, поля, деревни — Луговка, Бугрово, Гайки… По этой дороге прошли многие миллионы людей, направляясь к легендарной усадьбе великого поэта, в которой во всем ощущается светлая тень Пушкина. Здесь все как прежде — «прохлада лип, кленов шумный кров…». Тот же «скат холмов», луга, лес, «дикий садик мой…» и «скромная обитель» поэта…

Кругом деревья — современники Пушкина. Всюду звучат стихи Пушкина о соснах, елях, холмах, тропинках, аллеях, цветах…

До 1937 года дорога эта была простой проселок. В канун столетия со дни гибели Пушкина резко увеличилась посещаемость Михайловского. Полнились автобусы, легковые машины. И этот проселок был расширен, превратился в шоссейную дорогу. Но маршрут проселка остался. На окраине деревни Бугрово, рядом со входом в Михайловские рощи, сделана площадь для стоянки автомашин… У ворот стоит дежурный, проверяющий пропуска машин…

Деревня за последние годы сильно переменилась. Нет в избах соломенных крыш, покосившихся стен. Все в современном благолепии кругом электричество, артезианская води…

Когда-то, при Пушкине и до него, эта деревня входила в состав экономического хозяйства Святогорского монастыря. Она была маленькая, всего было шесть домов. Со стороны подъезда стоила ветряная мельница, а со стороны Михайловского, на берегу речки Луговки, стояла водяная мельница, построенная четыреста лет тому назад.

Много, бесконечно много раз ходил Пушкин по этой дороге. Выходя из Михайловского леса, он видел довольно большой пруд, сильно заплывший водорослями. Он назывался Гаечный, от слова «гай» — лес и «гаечка» — здешняя разновидность синички, Это название записывает летописец в своем рассказе о чудесах, давших всей этой земле от Михайловского до Синичьей Горы название Святогорья. Это озерцо давало воду для мельницы, что была у дороги, близ которой стояла плотина. Рядом — дом старого мельника Орлова, потомки которого и сегодня живут рядом с этим местом…