Здравствуй, мишка! - страница 14

Итак, мое ружье по-прежнему осталось в чехле. Неуверенность и неопределенность прошли, и я вернулся туда, где совсем недавно зло ворчал мой Верный, и отыскал на болоте свежие следы-ямы от медвежьих лап — медведь уходил от меня ходко, далеко разбрасывая на быстром ходу лапами торфяную грязь. Потом шаг зверя стал покороче, на зеленом ковре лесного болота уже не попадались мне комья раскиданной грязи — медведь, видимо, немного успокоился и, обойдя болото по полукругу, вышел на дорогу. По дороге он не спеша побрел впереди меня.

Я вернулся к рюкзаку, уложил за рубашку Верного и, отмахиваясь от комаров сломанной березовой веткой, пошел по дороге следом за медведем: мне надо было идти как раз в ту сторону, куда направился зверь.

По жидкому, разбитому мостику я переправился через лесной ручей, и тут же у ручья заметил старые и свежие медвежьи следы; следов было много, и все они были оставлены одними и тем же животным. Следы тянулись и по краю дороги, и пересекали дорогу то с одной, то с другой стороны. Все говорило о том, что медведь бродил здесь часто, часто навещал ручей, что здесь он живет, разыскивает корм и что, наконец, вступил я на территорию, принадлежащую зверю — впервые вошел в настоящий медвежий «дом».

Странным казалось мне только одно: почему этот тайный таежный зверь устроил себе летнюю постель у самой дороги? И я попытался ответить на этот вопрос. Люди ушли из леса в прошлом году и оставили эту дорогу. Всю осень, зиму и весну по этой дороге никто не ходил и не ездил. Весной медведь поднялся из берлоги, заглянул к дороге, не обнаружил следов людей и преспокойно остался здесь. Видимо, не смутило зверя и стадо, которое прогнали в лес в начале лета. А почему все-таки устроил медведь лежку у самой дороги? Может быть, потому, что именно здесь оказалось сухое, удобное для отдыха место... А может, медведя подвела его уверенность, может, он что-то не предусмотрел в своем опрометчивом решении: ведь мы-то его все-таки здорово напугали.

Свежий след медведя долго тянулся впереди меня по лесной дороге, потом зверь сошел с лесной дороги — свернул влево, и следы исчезли в кустах. Мне оставалось месить торфяную грязь еще минут десять до очередного отдыха, когда свежий медвежий след снова пересек мой путь, на этот раз слева направо, будто зверь проверял, где я, прошел ли вперед или остался сзади. Судя по следам, на дороге медведь стоял недолго и скрылся в густом ельнике. Я не заметил ни качающихся веток там, где скрылся зверь, не услышал треска сучка — медведь значительно опередил меня. Он оставил мне только следы на черном сыром зеркале давно нехоженой людьми дороги. Я перешел эти следы и, немного отдохнув, двинулся дальше.

Ночь остановила меня в пути. Ночевал я у лесного ручья по имени Вологодский. До пастухов, до оставленной людьми деревушки было еще километров десять. Я еще не знал ничего об этом оставшемся отрезке дороги, не знал ничего о полянке у Вологодского ручья, сдавленной черным кольцом еловых стволов, и, наверное, поэтому спал спокойно.

Дрова в костре догорали. На угли со всех сторон стекали и стекали мутные густые полосы тумана, и от недавних веселых и смелых язычков пламени остались только изредка потрескивающие головешки. Головешки чадили сырым дымком, которые и напоминал всему живому, что здесь в лесу есть человек.

Пожалуй, для жителей леса дым костра, связанный в их памяти с запахом, видимо, человека, есть не что иное, как своеобразный заявочный столб грозного существа, знак его территории. А чужую территорию надо уважать, тем более что хозяин ее всесилен. Я верил этому предположению, верил в дымок своего костра, в свою заявку, которую сделал на право ночлега у Вологодского ручья на сегодняшнюю ночь.

Мое право на собственную территорию и даже на сон не признавали только комары. Их не пугал даже дым костра, и они всю ночь попросту не давали мне спать. Перед сном я также не достал ружье из чехла, не собрал его, не опустил в стволы пулевые патроны. Здесь, у костра, я вспомнил медведя, что вышел на огонь к охотникам, вспомнил, как медведь, о котором услышал на берегу Глубокого озера, смело ворошил на глазах людей потухшие угли, и верил, что и тот зверь, который устроил лежку рядом с дорогой и который должен был бродить где-то совсем неподалеку, все-таки разберется, что тревожить спящего человека ему нет никакого смысла.