Зеленая книга - страница 51

Очнулся Дима в небольшой комнате. Стены и пол были каменные, а из всей мебели только узкая лавка, на которой лежало прелое сено. Свет проникал в помещение через узкое окошко, метрах в пяти от пола. Этого света было явно недостаточно – узник сидел в полумраке.

В том, что он заключенный, Дима нисколько не сомневался. В комнате стоял сильный запах. Казалось бы, прелое сено предпочтительнее вони из узкой ямы в углу, явно предназначенной для справления нужды, но выбор между запахом протухшей тряпки и выгребной ямы наводил на совершенно грустные мысли. Свежие воспоминания о повешенных вдоль дороги оказались весьма актуальными.

Одет Дима был в рубище из грубой ткани, под которым ничего не было. Рубище, что на фоне камеры особенно удивляло, было чистым. «И на том спасибо, – грустно подумал Дима. – Сижу на нарах, как король на именинах… или королева, это как посмотреть»

Первое время Дима обдумывал варианты своих ответов на допросе. В том, что допрос рано или поздно состоится, он не сомневался. Друзей, скорее всего, тоже схватили и будут допрашивать, а значит надо было подумать об их показаниях. Простенькие легенды они себе придумали, но Дима понимал: как только их начнут пытать, все дружно сознаются. Дальше, скорее всего, приключенцев ждал костер храмовников, о которых упоминал Балмор. Виселица в такой перспективе уже не казалась плохим вариантом. Скуку ожидания разбавляли истошные крики, по–видимому, пытаемых людей, да размеренные шаги стражников, проходивших мимо окошка вверху. Дима старался не думать о том, что кричать могут его друзья. Для себя он решил: если начнут пытать – расскажет все. Дима сомневался в том, что у попавших в средневековые застенки есть шанс выбраться. Помирать, так хоть не по частям, а значит – надо сотрудничать со следствием.

Время шло, и ему – человеку из мира высоких скоростей – стало казаться, что про него все забыли. Вспомнилось, как он в детском саду ждал прихода родителей, когда те задерживались на работе и это выглядело горькой иронией в случившихся обстоятельствах.

Света в камере становилось все меньше – наступал вечер. Когда почти стемнело, нижняя часть двери с лязгом откинулась. В камеру просунулось что–то вроде лопаты, на которой лежала глиняная миска с кашей, стакан воды да горсть сухарей. С мыслью о необходимости еды пришлось брать. Дима не считал себя особо брезгливым, но в таких условиях все, что он смог – это погрызть сухари, запивая водой. Спустя какое–то время лопата снова появилась, видимо ожидая посуду. Дима ее проигнорировал. Лопата подождала минуту, после чего люк закрылся.

Время тянулось бесконечно медленно. Наступила ночь. От скуки идея считать промежутки между шагами стражников показалась спасением. Несколько раз сбившись, он стал считать крики несчастных. В конце концов Дима решил попытаться заснуть. Ночная прохлада пробирала сквозь рубище, прогоняя чувство уюта, необходимое для сна. Согревающее заклинание, подходящее случаю, как назло не вспоминалось. То ли от чувства голода, то ли из–за смрада, заполнявшего камеру. Настоящим мучением оказалось отсутствие одеяла или того, что могло бы его заменить. Дима ворочался на узкой кровати, пытаясь свернуться «калачиком» поджав ноги, но та была устроена так, чтобы заключенный мог лежать только вытянувшись. Спустя бесконечно долгое время усталость взяла свое и он заснул.

Следующий день не принес ничего нового. Весь день Дима пытался считать, потом вспоминал стихи, которые, когда–то учил в школе. Стихи, которые он так ненавидел учить, теперь оказались настоящим спасением. Дима перебрал все стихи какие помнил и перешел к песням. Песни из фильмов, популярные песни и даже шансон краем уха услышанный, когда–то в маршрутке. Все шло в ход, забирая платой время, которого, как казалось, всегда не хватает. Сейчас времени оказалось слишком много. К концу дня появилась лопата. Дима поставил на нее посуду. Лопата исчезла, а когда вернулась, на ней была кружка и горсть сухарей.

– Эй, а где каша? – спросил Дима, торопливо забирая свой скудный ужин.

Дождавшись кружку, лопата исчезла, после чего люк в двери закрылся.