Зелёная кобыла - страница 9
Методично трудясь, Фердинан приращивал клиентуру и одновременно укреплял свою репутацию добродетельного человека. Он жертвовал пятнадцать франков в год больнице и столько же — приюту. Его дом содержался в порядке и был не более и не менее гостеприимным, чем того требуют приличия. В любое время года он носил визитку и черную шляпу, воплощавшую компромисс между котелком и цилиндром. Он стал в городе важным человеком и без шума вошел в муниципальный совет. Ветеринар был не лишен некоторого политического честолюбия. Внутренне он ощущал себя монархистом и, оставаясь таковым на протяжении двух послевоенных лет, не испытывал ни малейшего желания выглядеть оппозиционером. С другой стороны, он полагал, что следует использовать влияние, которое удалось обрести в округе его отцу. Скрепя сердце он несколько приглушил опою любовь к мессам и сделался умеренным республиканцем. Получив место муниципального советника, он продолжил свою эволюцию в фарватере политической судьбы сен-маржлонского депутата Вальтье. Вместе они превратились в гамбеттистов, а потом, когда в городе обосновалась крупная фабрика, решили, что хотя интересы населения изменились, своей заботы лишать его не следует, и оба дружно пошли в радикалы. Во всех добропорядочных клерикальных семействах ветеринара проклинали, и сен-маржлонский кюре поминал его фамилию не иначе как с ужасом. Горький осадок от происшедшего остался в его душе на всю жизнь, и когда Фердинан оказывался на предвыборном собрании или на банкете, где обличалось коварство священников, то в те самые мгновения, когда он с превеликой решимостью хлопал оратору, сердце его тоскливо сжималось. Тем не менее Фердинану Одуэну удавалось всегда устраиваться таким образом, чтобы вести политическую борьбу в согласии со своей совестью; он считал, что такой мудрый и просвещенный человек, как он, должен быть в гуще событий, и, дабы приглушить чувство стыда за свое поведение, говорил себе, что, вопреки своим симпатиям, вынужден делать такой выбор, какой ему предписывает долг; кстати, в качестве компенсации за это он получил важную должность в муниципалитете, равно как и «академические пальмы» за важный вклад в науку.
Старый Одуэн относился с почтительным восхищением к своему сыну, которым у него были все основания гордиться, хотя одно время религиозные рвения Фердинана внушали ему изрядные опасения. В семье Малоре не было никого, кто мог бы гордиться столь же удачно сложившейся судьбой, включая даже двух незаконных сыновей Тины Малоре, старой шельмы, которая до пятидесяти с лишним лет вела разгульную жизнь, а потом сумела-таки заставить включить себя в завещание одного бывшего судебного исполнителя. Встречая старика Малоре, Одуэн коварным голосом говорил ему:
— Я был так опечален, когда узнал, что твоего племянника опять не взяли на почту. Что за сучья жизнь: ведь твоей сестре стоило стольких трудов воспитать их…
Он произносил все это таким невинным тоном, словно и не догадывался о том буквальном смысле, который обретали его слова. Малоре готов был его съесть. А Одуэн тут же сообщал про своего сына Фердинана:
— У него сейчас прекрасное положение; очень я все-таки доволен своим парнем.
О двух других своих сыновьях Одуэн говорил менее охотно. Правда, поскольку Альфонс и Оноре жили в Клакбю, говорить о них не было никакой надобности. Отец не ладил ни с тем, ни с другим. На какое-нибудь замечание бывший капрал совершенно некстати отвечал ему, что позволил продырявить себя вовсе не для того, чтобы его распекали как мальчишку, ну а старик считал, что между его справедливыми упреками и негнущейся ногой сына нет никакой связи. Рана сама по себе, конечно, была овеяна ореолом славы, и Жюль Одуэн никогда не упускал случая похвалиться ею на политическом банкете, но она никак не могла служить оправданием ни для лени Альфонса, ни для его пристрастия к вину.
Что же касается Оноре, то отец неукоснительно раз в неделю проклинал его, что сопровождалось громогласными ругательствами как с той, так и с другой стороны. При этом Оноре не был ни лентяем, ни бунтарем, как не был он и человеком равнодушным, а был, напротив, хорошим сыном, хорошим отцом и хорошим супругом; однако уже само его присутствие в Клакбю оказывалось чем-то вроде постоянно нависающей над интересами дома опасности; он безмятежно, как бы даже не думая об этом, уклонялся от соблюдения всех тех обычаев и выполнения всех тех мелких ухищрений, которые способствовали укреплению влияния его отца в Клакбю. Например, ему ничего не стоило в самый день муниципальных выборов упрекнуть в нечистоплотности выборщика, чей голос был необходим отцу как никакой другой, и все только потому, что тот и в самом деле не отличался чистоплотностью; или же когда в семье опрашивали его мнение по поводу того или иного проекта, он мог назвать его нечестным, хотя было бы разумнее и приличнее отметить его хитроумность, потому что решение семьи всегда достойно уважения.