Земля незнаемая. Зори лютые - страница 59

стр.

Массивная дверь открылась со ржавым скрипом. По каменным винтовым ступенькам князь спустился вниз. Здесь, в хранилище, у глубокого каменного чана с чистой прозрачной водой сыро и холодно. Сверху через дверь проникает блеклый свет. В полумраке влажно блестят поросшие мхом стены подземелья. Мстислав наклонился над чаном, выпил глоток. Ледяная вода перехватила дыхание.

— Студёная? — спросил за спиной Димитрий.

— Угу, — удовлетворённо ответил Мстислав Холод лез под тонкую рубашку, морозил тело.

Постояв ещё немного, князь вышел из хранилища. Солнце ярко ударило в глаза. Мстислав зажмурился. Димитрий, навесив на дверь пудовый замок, удалился. Из хором выскочил Усмошвец. На воеводе рубашка нараспашку, широкие порты вправлены в мягкие сапоги. Заметив князя, он сбежал к нему с крыльца.

— Нынче хочу полки в поле увести, ученье устроить.

— Ты, Ян, особливо погляди, чтоб касогов русскому бою обучить, — ответил Мстислав, любуясь, как под рубахой воеводы переливаются тугие мышцы.

— О том и мыслю. Они-то с нами ещё в деле не были.

— Скоро, верно, доведётся побывать. Выводи полки, а я приеду с обеда. Кормить воинов по-походному на биваке будешь?

Усмошвец согласно кивнул, заторопился. Мстислав поглядел вслед, подумал: «Догодил отец, что дал мне такого воеводу. Хоть и не знатен, но в делах ратных разумен и годами товарищ. Не доведи, послал бы в Тмуторокань воеводу Блуда. Коварен оказался и на добро не горазд».

Через распахнутые настежь южные ворота, выходили полки. А из ближних, восточных, покидала крепость дружина. На застоявшихся конях, ряд за рядом, блистая оружием, проезжали воины. Прогарцевал на тонконогом жеребце тысяцкий Роман. Из хором в накинутом поверх кольчуги синем плаще вышел Усмошвец.

Мстислав кликнул стоявшего поблизости отрока:

— Василько, коня мне и доспехи!

Воевода рассмеялся:

— Что, либо позабыл, сказывал, с обеда приедешь?

— Иные дела повременят, — махнул рукой князь.

3

Всю жизнь Добронраву преследовал запах рыбы: сырой и вяленой, отварной и копчёной. Рыбным духом напитались ладья и сети, клеть и даже стены жилища.

Небогато жили они с Баженом, кормил их рыбный промысел, но жилище Добронрава держала в порядке. Стены и потолок мелом выбелены. Посуда глиняная и деревянная на поставцах выставлена. Старый сосновый стол и скамья выдраены до блеска морской галькой. У стены лары покрыты домотканым холстом. Тут же рядом печь.

Никто не мог бросить Добронраве в упрёк: «У тебя нечисто». И даже самые придирчивые старухи, судившие всех своей мерой, не могли сказать о ней ничего дурного.

В этот вечер Добронрава засиделась допоздна. Важен с товарищами уплыл на лиманы да там и задержался. В избе тускло горела лучина. На печи в глиняном горшке булькала уха. За стеной шумел дождь. Он барабанил по единственному, затянутому бычьим пузырём оконцу.

Много минуло лет, но Добронрава помнит смутно, как мать, высокая и красивая, вечерами ткала и пела им с Баженом песни. Мать умерла в ненастный год; когда мор прибрал половину выселок.

Кто-то открыл дверь, и вместе с вошедшим дождь плеснул в избу. Закачалось пламя лучины. Незнакомец в промокшем насквозь корзно поспешил закрыть дверь. Потом шагнул к свету. Теперь Добронрава узнала князя. Она растерялась. А Мстислав, повесив корзно на колок, вбитый в стену, разгладил мокрые волосы и, одёрнув рубаху, сел на скамью.

— Непогода в пути застала. Вижу, у тя огонёк светится. Дай, думаю, обсушусь.

И улыбнулся, взглянув на зардевшееся лицо рыбачки.

— Брат-то твой где?

— На лов ушёл.

— Это в непогоду-то?

— Загодя, да там и дождь, видимо, решил переждать.

— А у тя ухой пахнет. — Мстислав вдохнул шумно. — Сказывал же тогда, на уху приду.

Добронрава метнулась к печи, схватила с поставца Миску и ложку, налила, поставила перед князем. Сказала с поклоном:

— Отведай нашей еды.

Уха дымилась паром и обжигала. Отроду не ел Мстислав такой. Не заметил, как и опорожнил миску. Добронрава хотела ещё подлить, но он отказался:

— Оком бы всё поел, да живот не примет. Теперь повалюсь к те на уху, и не рада будешь.

— Приходи, в море рыбы не убудет.

— То верно. Но станешь ли меня принимать?