Земля обетованная - страница 53
Меля ушла в другую комнату, минуту спустя она возвратилась одетая для выхода.
У ворот ждал с открытой дверцей изящный экипаж.
— Поедешь только до Нового Рынка, дальше уже не так грязно, и я пойду пешком.
Кони резко тронули с места.
— А ты, Меля, тоже меня удивляешь.
— Чем же?
— Вот именно тем, что ты такая — совсем не еврейка. Я наших женщин хорошо знаю, знаю им цену и ценю их, но я знаю, что, в отличие от тебя, они не принимают всерьез всякие эти книжные идеи. Ты же знаешь Аду Васеренг? Она тоже жила в Варшаве и вращалась в тех же кругах, что и ты, так же загоралась от всех этих слов, так же всем интересовалась, так же спорила со мной о равенстве, о свободе, о добродетели, об идеалах.
— Я с тобой обо всем этом не спорю, — возразила Меля.
— Это правда, но разреши мне закончить. Так вот, она была самая идеалистическая идеалистка, но, когда вышла замуж за своего Розенблатта, позабыла обо всех этих глупостях, идеализм был не ее призванием.
— Тебе это нравится?
— Да, нравится. В свое время она развлекалась поэзией — а почему бы не развлекаться, в польских домах это принято, это вносит некую модную нотку и не так скучно, как хождение по театрам да балам.
— Значит, ты убежден, что все это делается лишь для развлечения?
— Что касается полек и тебя, я этого не утверждаю — тут другая стать, но что до евреек — о, тут я знаю наверняка. Сама подумай, почему все это должно их волновать? Я еврей, Меля, я этого никогда и нигде не стыдился и не отрицал — что за смысл отрицать! И меня, как и всех наших, точно так же ничто не волнует, кроме собственных моих дел, — просто у меня этого нет в крови. Вот, к примеру, Боровецкий, он странный человек, мой товарищ по гимназии в Варшаве, мой товарищ по Риге, мой друг, мы живем вместе столько лет, и мне казалось, что я его знаю, что он наш человек. Коготки у него острые, он вполне лодзинский человек, еще больший делец, чем я, а вот порою выкинет что-нибудь этакое, чего я не понимаю, чего ни один из наших не выкинет; ведь он же «лодзерменш» — и тут же у него разные завиральные идеи, утопические мечты, ради которых он готов дать рубль, если у него их два, и ради которых я дал бы гривенник, да и то, коль уж нельзя было бы отвертеться, я…
— К чему ты клонишь? — опять перебила его Меля, трогая зонтиком кучера, чтобы тот остановился.
— А к тому, что в тебе как раз есть что-то такое, что есть у них, у поляков.
— Не называется ли это душой? — весело спросила Меля, соскакивая на тротуар.
— Это слишком серьезная тема.
— Пойдем по Средней, я хочу немного прогуляться.
— Ближе всего дойти до Видзевской, а оттуда до Цегельняной.
— Ты выбираешь путь покороче, чтобы поскорей отработать барщину?
— Ты же знаешь, Меля, я всегда сопровождаю тебя с огромным удовольствием.
— Не потому ли, что я так терпеливо слушаю?
— Пожалуй, но еще и потому, что ты очень хорошенькая с этой иронической улыбкой, да, очень хороша.
— Зато твой комплимент не так уж хорош, слишком он подан en gros[19].
— А тебе было бы приятней по-варшавски, en détail[20], на краткий срок и с надежным жиро?
— Хватило бы хорошего воспитания и порядочности.
— Но, несмотря на это, было бы полезно обеспечить себя брачным контрактом, — иронически заметил Мориц, надевая пенсне.
— Ну вот ты и высказался! — досадливо сказала Меля.
— Ты сама этого хотела!
— Я прежде всего хотела, чтобы ты проводил меня к Руже, — возразила она, подчеркивая каждое слово.
— Я проводил бы тебя, куда бы ты только ни пожелала! — воскликнул Мориц, стараясь скрыть сухим смешком странное волнение, вдруг охватившее его.
— Благодарю тебя, Мориц, но туда меня уже проводит кто-нибудь другой, — довольно резко ответила Меля и умолкла, глядя на немыслимо грязную улицу, на ветхие дома и изможденные лица прохожих.
Мориц тоже молчал, он злился на себя, а еще больше — на нее. Со злости он толкал прохожих, поправлял пенсне и неприязненно поглядывал на бледное личико Мели, иронически подмечая, с каким сочувствием она смотрит на оборванных истощенных детишек, играющих в воротах и на тротуарах. Он думал, что понимает ее, и она казалась ему очень наивной, ну просто очень!