Зеркало Деметры - страница 28

Борислав рассмеялся.

– Завидую, – сказал он. – Вы задорно рассказываете. Аппетитно. Даже жаль, что в этой вашей кромешной физике я ничего не понимаю. Скажите, а… вы здесь добровольно?

Зигфрид удивился.

– Ну да… Разумеется, я озаботился получением приказа командования, перед тем как сюда лететь. Если честно, мне это кажется предрассудком, но вы сами знаете: галактические исследования у нас по-прежнему военизированы. Чтобы попасть в дальнюю экспедицию, я должен был или надеть форму, или эмигрировать на Хайнессен. Но последнее – это уж совсем крайность, – он улыбнулся. – А присягу я принес еще в университете, так что проблем не было.

– А какой университет вы окончили?

– Физико-математический факультет имперского университета на Лимарге, система Хеймдалль.

– Вы там родились?

– Нет. Родился я на Витгенштейне – это такая малонаселенная планета в системе Тейя. Наш континент – почти полностью лесной… красиво там… Мой отец работает механиком на станции дирижаблей, он меня с физикой и познакомил. Сам он, правда, без высшего образования. Самоучка.

– Значит, вы первый человек с университетским образованием в семье?

– Конечно! Побойтесь Тора, мой дед еще при Гольденбаумах родился – уж какие там университеты… Ему еще повезло, что его на космофлот призвали – я деда имею в виду. Иначе бы так и остался полуграмотным лесовиком.

– На космофлот? И где он служил?

– Он служил сначала матросом на номерном корабле связи, а потом техником на линкоре «Асгрим». Участвовал в битве при Рантемарио. Демобилизовался унтер-офицером. Дослужиться от рядового матроса до унтера, это ж тогда было еще как много, вы сами знаете… После отставки его на Витгенштейне встретили с распростертыми объятиями. Он потом до старости работал механиком на воздушных линиях, и отец, собственно, от него профессию и унаследовал…

– А вы – от отца?

– Ну нет! На меня никто не давил. Захотел бы, мог бы стать врачом, например. Или учителем. Или уж не знаю, кем. Отец и не думал принуждать. Я сам выбрал физику. И очень рад этому.

Борислав украдкой вздохнул, вспомнив земные интернаты с их комиссиями по распределению выпускников. После скандального дела Абалкина эту систему попытались ослабить, но Всемирный совет по педагогике встал в оборону, как триста спартанцев, и ходу реформам не дал. А здесь вот – пожалуйста. Авторитарная империя, милитаризованное общество, остатки нацизма и сословной системы, но при всем при том профессии люди выбирают сами.

Зигфрид истолковал заминку по-своему. Он сказал:

– Вот мой брат – ветеринар. С детства любил животных, после школы улетел учиться, но через пять лет вернулся на родную планету, на Витгенштейн. И с удовольствием там работает. У него врожденная хромота. Компенсированная, но все равно заметно. При Гольденбаумах он бы не то что образования не получил – ему бы, скорее всего, пришлось всю жизнь отсиживаться где-нибудь на лесном кордоне, боясь нос высунуть на люди. Ну, вы понимаете…

– Да, я понимаю, – сказал Борислав.

Он действительно понял. Пять с половиной веков назад, когда почти все здешнее человечество попало под власть династии Гольденбаумов, император Рудольф Первый издал совершенно чудовищный «Закон об элиминации генетических дефектов». Этот закон обрекал неполноценных людей на физическое уничтожение, причем критерии неполноценности были определены нарочито широко. Последствия оказались, мягко говоря, кошмарными. Следующие императоры частью вынужденно, а частью из обычной человечности старались смягчить этот закон, так что со временем применять его почти перестали; но полностью отменен он был только шестьдесят лет назад, при Лоэнграммах.

– Я никогда не говорю о политике, – сказал Зигфрид. – Никогда. Сохрани Бальдр от этого. Но когда я слышу, как какой-нибудь сытый и довольный деятель начинает рассуждать о том, что при Гольденбаумах, по его мнению, жизнь была лучше – мне хочется не переубеждать его, а просто заехать в рыло. А ведь приходится такое слушать. И нередко. Даже здесь, на станции, такие говоруны попадаются. Даже среди ученых. Удивительно, правда?

– Ничего удивительного, – сказал Борислав. – Вот уж совсем ничего. Всегда так было. Во-первых, восприятие любой эпохи резко меняется, как только уходит большая часть поколения людей, помнящих эту эпоху лично – и вот сейчас мы как раз дожили до этого момента. А во-вторых, общество гораздо менее похоже на единое целое, чем вам кажется. Общество – скорее сеть островков, а не континент. И даже самые дикие законы обычно не вызывают у среднего человека сколь-нибудь серьезных отрицательных эмоций, если его личный островок не страдает… если не страдает семья, например, или работа. Ну вот в данном случае – если нет детей-инвалидов. Это простой защитный механизм психики, без которого бы все давно свихнулись. Но именно он определяет позицию большинства. Всегда. Во все времена и во всех мирах, уж поверьте.