Зеркало над бездной - страница 4

Журналист сразу же поднялся к Ричарду на третий этаж, застав своего шефа за очередной порцией пончиков с кофе.

– Представь себе, Макс, не могу избавиться от этой гадости. Понимаю, что нельзя. Понимаю, что вес уже почти равен росту, но так их люблю…

– Который год ты уже борешься с этой страстью? Но она сильней тебя. Так что сдавайся. Если страсть нельзя победить, то надо ей отдаться и получать удовольствие.

– Нет, мой юный друг, нельзя сдаваться. Тебя же так учили в Форт-Дэвенсе? Вот и я пытаюсь не сдаваться – и сейчас даже поделюсь с тобой последним пончиком…

Но через минуту балагур и любитель пончиков, добродушный толстяк Ричард превратился в того самого Железного Бервика, которого знало и боготворило не одно поколение журналистов-расследователей.

– Ладно. Давай по делу. Что-то серьезное?

– Ричард, сядь, – Макс положил перед шефом несколько страничек, переданных ему Чарльзом. – Представляешь, он предлагает нам копию исчезнувшего архива Филиппа Маршалла. Пару умозаключений мне этот Чарльз показал. В них покойный Маршалл утверждал, что имеет доказательства, будто «девять-одиннадцать» организовал некий американец по заказу больших людей из Вашингтона. А все эти арабы были лишь слепым орудием в его руках. Там есть даже кое-какие записи. Ты же знаешь, что Маршалл двенадцать лет рыл землю в поисках подтверждения своей версии о реальных заказчиках и исполнителях теракта 2001 года. Некоторые доказательства у него были и раньше, но после его публикаций они отметались властями как нереальные и случайные.

– Думаешь?

– Да, Ричард, думаю. И чувствую, что Филипп на этот раз обнаружил что-то серьезное. И за это поплатился жизнью. И его дети тоже.

– И собака… Официальная версия его смерти базируется на том, что он, находясь в помутненном рассудке, застрелил своих детей, а потом свел счеты с жизнью. Не смейся, циник! Я понимаю, что при таких высоких ставках любая самая идиотская версия правительства становится для следствия единственной. В смерти Маршалла адское количество нестыковок плюс исчезновение архива… Чего хочет этот Чарльз?

– Ну, во-первых, по моему мнению, он такой же Чарльз, как я Хиллари Клинтон. Я уверен на сто процентов, что этот тип из спецслужб и имеет непосредственное отношение к стиранию с лица земли семейства Маршалла. В суете он успел скопировать архив, который, полагаю, убийцы унесли с собой. Здесь интерес Чарльза совершенно меркантильный, и это сразу видно. Просит пятьдесят тысяч долларов и готов завтра же отдать копию архива.

Ричард задумался, грузно упав в кресло, скрипнувшее под его более чем сотней килограммов, и принялся рассуждать:

– У нас есть фонд на приобретение подобного рода материалов, но такой большой суммой я не располагаю. Надо идти к главному редактору. Но, честно говоря, если материал состоится, то мы войдем в жесточайший конфликт с Госдепом, АНБ, ФБР и многими другими, наделенными властью и возможностями. Слишком больная тема – и я думаю, что главный может обделаться и дать заднюю.

– Хотя стоп! – после небольшой паузы продолжил Бервик. – Мы можем подать эту историю как свою, журналистскую версию и потом торжественно передать все документы в Комиссию. Пусть там перепроверяют, анализируют и в итоге дружно похоронят всю информацию. При таком варианте может и пройти… Ладно, сиди здесь, я пошел просить денег.

Без малого час Макс мерил кабинет широкими шагами. Дурацкая привычка ходить из угла в угол раздражала всех его знакомых, но его самого успокаивала и позволяла выстроить мысли в нужном направлении.

Однако сейчас никак не получалось думать о документах, об одиннадцатом сентября и очередной сенсации. Почему? Взгляд упал на календарь на столе. Господи, как же можно было забыть! Сегодня, 26-го – день рождения папы, ему исполнилось бы… Сколько же? Семьдесят два получается… Малина захлестнул поток воспоминаний, перетекающих одно в другое, складывающихся в сверкающую мозаику и вызывающих из тумана давнее прошлое, запорошенное снегом времени.

Вот он, восьмилетний мальчишка, едет с родителями на такси по морозному Питеру, прощаясь с городом, как тогда казалось, навсегда. Мама тихо плакала, а отец, сжав зубы, молча смотрел в окно, держа сына за руку. А потом вдруг ожесточенно и незнакомо сказал: