Зеркало перемен. 3. Приносящая надежду - страница 24

Она замечательная. Она просто замечательная. Хотел бы я иметь такую дочку. Простая и естественная – при всей ее мощи, при всем ее значении. Не понимает. Не осознает своей роли. Столько уже сделала, но не осознает. Не хочет. Не может поверить в том, что она совсем не такая, как все…

Лена заставила себя выскользнуть из сознания Кариса. И он не заметил. Как бы так научиться контролировать себя, а то так заблудишься… Впрочем, нет. Она просто понимала, что думает Карис, как понимала, что думает Маркус или даже Гарвин, это не пугало так, как минуты, когда она была Милитом или просила силу у солнца вместе с Гарвином. Наверное, именно из-за этого страха ничего подобного больше не повторялось.

Выздоровление Гарвина затягивалось. Ожог на груди почти прошел и особого беспокойства ему не причинял, а вот новые легкие никак не могли адаптироваться к организму. Или организм к ним. Лена проводила с ним много времени, даже больше, чем с шутом, и пользовалась каждой возможностью взять его за руку или просто прикоснуться. Он был слаб, и ее сила поддерживала его, он только головой качал, понимая, что она не из кокетства или нежности берет его за руку, а с чисто лечебными целями. Они много разговаривали. Очень много. Причем удивительно разговорчив был сам Гарвин. Он рассказывал о жене и детях, о детстве, о брате, которого любил явно больше, чем сестру. Рассказывал, как познакомился с женой: его обвинили в убийстве человека, что должно было кончиться косым крестом, но Вика видела действительного убийцу и описала его. Убийцу отыскали (Гарвин это время сидел в особо неуютной камере в глубоком подвале). Тот, узнав, что обвиняют другого эльфа, признался и кончил именно на кресте.

– Эльф?

– Эльф. Ты о том, что Вика сдала людям эльфа? Странный поступок, да?

– Для эльфа.

– Наверное. Только выбор у нее был невелик. Конечно, она того парня помнила всю жизнь. Но он хотя бы был виновен, а я нет. Если бы она не сдала его, распотрошили бы меня, и это она тоже помнила бы всю жизнь.

– А ты убивал людей? До войны?

– Пару раз, – неохотно признался он. – После казни Файна.

– А до того?

– Ну что ты! Я был сыном Владыки. Мы были воспитаны так: людей надо терпеть. Это уж потом… Собственно, я и потом терпел. Старался просто пореже встречаться. Хотя приходилось. Отец говорил: можно не любить людей, можно даже ненавидеть, но необходимо терпеть. А ненависть ни к чему не приводит.

– Говорят, ты сильно изменился после казни Файна. А сколько тебе было лет?

– Много уже… с твоей точки зрения. Полторы сотни. Файн был почти вдвое моложе, а Ариана и вовсе совсем девочка. Я ее еще всерьез даже не воспринимал. Загрустила?

– Не могу понять, почему его нельзя было в крепость посадить или еще как-то наказать… В голове не укладывается: казнить за то, что всего лишь сломал кому-то руку… Для тебя жестокость людей привычна, Гарвин, но я такого… такого даже в книжках не читала. А вы с Лиассом вообще причем?

– Я препятствовал страже… Не хотел, чтобы его задержали и казнили. Хотел дать ему время. А Владыка меня урезонивал.

– И за это его арестовали?

– Ну да… А Файн вернулся сам, когда узнал, что нас взяли, и это было просто огромной глупостью. Он понимал, что меня не отпустят: я там кулаками тоже помахал, хотя и немного. Он надеялся, что отпустят отца. Вот уж он точно ни в чем не был виноват. – Он надолго замолчал, потом поднял глаза. Не привычно холодные. Будь он человеком, Лена бы сказала, что они наполнены слезами. Но эльфы не плачут. У них нет слезных желез. – Знаешь, почему меня так изменила смерть Файна?

– Догадываюсь.

– Нет. Не сама казнь. В конце концов все эльфы Трехмирья в какой-то степени были к такому концу готовы, казни не были редкостью. Конечно, фокусники и жонглеры выступали на площадях чаще, но казни собирали больше народу. Люди ненавидели нас гораздо больше, чем мы их.

– Тогда почему?

– Потому что я умер вместе с ним. И остался жив. Старайся не проникать в сознание других, Светлая, можешь пережить то же самое… Только тебе этого не пережить, я думаю. Мы были связаны с Файном. Вот как ты с шутом. У нас были одинаковые таланты, и, упражняясь, мы открыли, что можем чувствовать друг друга. И там… когда Файн уже не мог закрываться от меня, я стал им. И умер вместе с ним. Вряд ли ты можешь себе это представить.