Зерна гранита - страница 8

Над нами как шатер — несколько развесистых деревьев, чудом оставшихся при обработке земли. Их ветви словно окаменели без ветра и птиц. Летний зной тяжел как свинец.

Бай Марин, давно сменивший свое имя на псевдоним Революция, как всегда, первым разжигает огонь воспоминаний.

— Эх, ребята, давненько, когда только создали ТКЗХ, на этом месте у нас было пшеничное поле в десять гектаров. Оно было самым большим в околии, на нем собиралась молодежь из окрестных сел, чтобы соревноваться в жатве.

— Помним! — перебивает его кто-то из мужчин. — Ты тогда был председателем хозяйства, а Петьо — секретарем комитета комсомола.

— Но какие мы были крепкие тогда!..

— Крепкие, крепкие! По две овцы в день съедали…

Рассказы, шутки продолжались до тех пор, пока солнце не касалось гребня холма и не тонуло за горизонтом. Когда темнело, комбайны собирались на краю поля, и казалось, что в темноте движутся и подскакивают крохотные светлячки.

То утро не было похожим на другие. В воздухе висела тревога. Солнце скрывалось за белыми развесистыми облаками, которые очень медленно ползли по небу. Ветер принес откуда-то запах кориандра. Комбайнеры спешили. Грузовики сновали между комбайнами и гумном. На этом поле зерно уродилось крупное, как кизил.

Молния расколола потемневшее небо, и тут же донеслись раскаты грома. Посыпались крупные, тяжелые капли дождя. Мужчины с тревогой посматривали на облака и в сторону ракетной площадки, но работа продолжалась. И вдруг — залп. Ракеты били беспощадно.

Это были страшные минуты борьбы. Облака рвались на мелкие куски прямо на наших глазах. И вот чистая и прохладная синева разлилась над нами. Петр шумно вздохнул с облегчением. Широкие, нависшие брови его поднялись. Суровые черты лица разгладились. Синие тени под глазами, говорившие о бессоннице, как будто посветлели.

— Не беспокойся, начальство, с нами шутки плохи. Поле имеет надежное ракетное прикрытие, — с чувством собственного достоинства ответил на вздохи Петьо главный механик.

— Теперь все мы можем говорить о прикрытии, а вспомни, что было совсем недавно, — поддел его Революция.

Мужчины быстро забыли о тревоге и снова вернулись к воспоминаниям. А мы трое — Петьо, Революция и я — поняли друг друга с одного взгляда и сели в газик. Мы не прощались: ведь еще не раз придется сегодня нам побывать на этой «огневой позиции».

— Куда? — спросил шофер.

— В комитет, — ответил Петьо, взглянув на часы.

Полдень давно миновал.

— Мы, кажется, увлеклись, Петьо, уморили голодом гостя. Вы там, наверху, — обратился Революция ко мне, — по часам едите. В селе все не так.

Он говорил много и этим восполнял молчание Петьо.

— А я и сам из села, — улыбнулся я.

— Знаешь, не хочу тебя обижать, но только тот, кто в селе родился, а живет в городе, все-таки капризнее селян.

Под непрерывное урчание мотора машины начался разговор. Философским рассуждениям бай Марина не было конца. Он вспомнил прошлое, вспомнил те голодные годы, когда, будучи инструктором околийского комитета, однажды в командировке три недели питался только печеньем. Петьо слушал нас молча. Эти беды ему, как инструктору комсомола в прошлом, были хорошо знакомы, но он не любил рассказывать. Еще с первой нашей встречи у меня создалось впечатление, что Петр знает дело не с парадной стороны, а его сущность. Он не любил, когда называли степени и звания, терпеть не мог восхвалений. А вот подбирать факты и анализировать явления он умел. Из цепи задач всегда четко выделял главное звено. Конкретно напоминал об обязанностях и жестко спрашивал с людей.

Газик остановился. Мы оказались на площади.

— Бай Марин, идите в комитет, я скоро вернусь, — распорядился Петьо.

Я с любопытством оглядел площадь. Белые двухэтажные дома словно улыбались нам.

— Проходите, пожалуйста, — пригласил меня бай Марин.

Мы поднялись по деревянным ступеням, узким и скрипучим.

— В таком доме только банк размещать. Ни один вор не решится ограбить его, — рассмеялся бай Марин. — Все мы разместились в этом доме: и партия, и Отечественный фронт, и комсомол.

Комната секретаря парткома была небольшой. В ней стояли письменный стол, стол, застеленный красным потертым плюшем, диван и два кресла.