Жадина [СИ] - страница 29
Мы слушаем ее, Ниса открывает рот, выглядит так, будто в интересном ей фильме произошел неожиданный поворот. Люди ходят мимо нас, очередь на регистрацию становится все длиннее и внушительнее. Никто не знает, что мы обсуждаем самую большую загадку в истории человечества — откуда пришли боги.
И где они есть.
— Довольно смелая теория, — говорит Юстиниан. Он, в отличии от нас, не замер в благоговейном ужасе. — Даже если это так, причем тут Ниса?
— Серьезно, Юстиниан? — спрашивает Офелла. — Ты считаешь, что я способна дать ответ на любой вопрос? Просто мне показалось, что это логичная система. Мы здесь, они там. Минус и плюс. Мы изменяем их мир, ведь он двойник нашего, с машинами, домами и всем прочим, а они изменяют наш.
Изменяют нас.
— Я просто заинтересовался твоей теорией и хочу, чтобы ты подлатала в ней дыры, — говорит Юстиниан, как ни в чем не бывало опускает в сырный соус кусок лепешки. — Но все равно звучит неплохо!
— Неплохо?! Это гениально!
— Ты только что сама говорила, что ты всего лишь неплохо знаешь алгебру и умеешь фантазировать. Так ты все-таки считаешь, что произвела на свет нечто настолько же революционное, как классическая механика или теория эволюции?
Ниса говорит:
— Да пошел ты.
— Что?
— Просто Офелла не может этого сказать, а я могу!
— Почему это я не могу, Ниса?
Я вздыхаю, потом кладу руку на плечо Офеллы, говорю:
— Давайте мы все будем спокойные. Это важно. У нервных людей никогда ничего не получается, ни в кино, ни в супермаркетах.
Поняв, что фраза странная, я добавляю:
— Ни в каких-либо других местах.
— В супермаркетах, Марциан? — спрашивает Офелла еще более раздраженно.
— Я имею в виду это состояние, когда люди начинают пытаться одновременно достать деньги и запихнуть продукты в пакет.
— А, — говорит Ниса. — Знаю такое.
— Мы не о том думаем, — говорит Офелла. — С чего ты, Юстиниан, вообще взял, что у нас получится попасть в минусовую реальность потому, что нам туда нужно?
— Потому что, Офелла, дорогая, у меня получается все.
Он обнимает ее за плечи, проводит рукой по воздуху перед собой, словно демонстрирует аэропорт, который спроектировал собственноручно.
— Но у тебя ничего никогда не получается, — говорит Офелла.
— Ты все испортила, — отвечает он без досады. А я говорю:
— Потому что мы попадем туда не просто так. А потому, что Нисе грустно.
Я ощущаю это скорее, чем понимаю. То есть, я не могу воспроизвести мысли, которые привели меня к этому выводу, но мне вспоминаются движения и лицо Нисы за ужином, вспоминается наш разговор до того, как она расплакалась в мотеле.
— О нет, — говорит Юстиниан. — Именно ты все испортил, а не Офелла. Ты всегда все портишь. Это должен быть момент моего триумфа.
— Момент твоего триумфа был, когда ты придумал план.
— Нет, это был момент моего падения, ведь из-за меня мы все можем погибнуть.
Юстиниан прикладывает руку к сердцу, и Офелла досадливо качает головой, я вздыхаю. Ниса говорит:
— Мне не было грустно.
Она стучит кончиками пальцев по спинке стула, потом касается гладкой, выкрашенной в морской синий обивки.
— Ты уверена? — спрашиваю я.
— Слушай, поверь мне, я самый равнодушный человек, которого ты когда-либо знал.
— Я-проект, кстати говоря, не всегда совпадает с тем, что мы демонстрируем окружающему миру.
— Если ты сейчас не заткнешься, я тебе в нос дам.
— Ты действительно самый равнодушный человек, которого я тоже когда-либо знал, — смеется Юстиниан.
Ниса оборачивается ко мне, смотрит в упор, и глаза у нее еще желтее, уже совершенно светящиеся.
— Я правда ничего не чувствую, — говорит она.
— Так бывает, когда ты чему-то очень и очень сильно расстроишься. До полной бесчувственности, — отвечаю я. — Но вообще-то расстраиваться не стыдно. И когда тебе плохо, это не стыдно.
— Господин психотерапевт, не могли бы вы приберечь свою катарсическую речь до момента, когда закончится регистрация, — говорит Юстиниан. А мы с Нисой смотрим друг на друга, и значение ее взгляда ускользает от меня. Мне кажется, она одновременно разозлена и благодарна. А я думаю, что сложно не понимать про свои чувства. Я почти всегда понимаю, что именно я испытываю. И хотя я не знаю, как передвигаются трамваи и идет ли на Марсе дождь, я всегда понимаю, отчего меня терзает тоска или отчего мне хочется смеяться.