Жанна де Ламотт - страница 13

Она никогда не называла его иначе, как «месье Орест», и слово «пьян» почитала неприличным настолько, что говорила вместо него «нездоров».

– Он уверяет, маман, что в нем «два угодья»! – улыбнулся Саша Николаич.

– Это, должно быть, милый, очень остроумно, только я не понимаю! – добродушно ответила старушка. – Какие два угодья?

– А по пословице: «пьян да умен, два угодья в нем!»

– Ах эти пословицы, я всегда их путаю!.. Но все-таки, что за охота тебе, мой друг, держать при себе этого человека?

– Ну, что ж, маман, он мне предан, а, главное, куда же он денется без меня? Он ведь совсем пропадет!

– Да, но эта история с молитвенником месье Тиссонье…

– Ну, молитвенник мы достанем обратно!

– И потом, знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния!

– Ну, маман!.. ведь я уже не маленький! – рассмеялся Саша Николаич.

– Ну делай, как знаешь, – покачала старушка головой, – я боюсь, как бы он не имел на тебя дурного влияния! – И добавила так, точно делала не весть какое открытие, только что пришедшее ей в голову: – Знаешь что?.. будем чай пить!

Саша Николаич знал и почему-то очень любил это пристрастие матери к чаю. Она как-то особенно уютно усаживалась за столом, за подносом с чайным прибором и так разливала и пила сама, что каждому неудержимо хотелось при этом тоже выпить чаю.

Саша Николаич позвонил и приказал появившемуся в богатой с галунами ливрее лакею подать чай.

Далекий от Петербурга южный берег Крыма издавна составлял по красоте одно из лучших мест на земле, но в начале XIX столетия был почти необитаем. Нужны были месяцы, чтобы добраться туда из центра России.

Вследствие этого Крым был населен по преимуществу местными татарами, не вносившими никакой цивилизации в его дикую или, вернее, одичавшую природу.

Когда тут были цветущие греческие колонии, а затем генуэзские владения, то жизнь била здесь ключом, особенно торговая, но теперь от этой жизни не осталось ничего, кроме разрушенных старых стен да развалившихся четырехугольных башен.

В начале XIX столетия Крым переживал переходное состояние. Его прежняя культура окончательно пала, а новое влияние России было еще совсем незначительно.

Однако голубое море было ярко и красиво, как всегда, и белою пеной рассыпалось в прибое о выступавшие далеко в него скалы причудливых форм, темные вблизи и нежно-фиолетовые и голубые вдали.

Солнце грело и светило, по скалам прежние дороги заглохли и лишь кое-где вились тропинки, в лабиринте которых трудно было разобраться нездешнему человеку.

Татарские поселки с их белыми плоскокрышными лачугами попадались довольно редко, и заросшие выжженным кустарником скалы казались пустыней.

Среди этой пустыни, на вдававшейся в воду косе, стояла женщина, хотя по платью нельзя было причислить ее к этому полу. На ней была полотняная мужская блуза, широкие шаровары и турецкие туфли. Ее волосы были подобраны под соломенную шляпу, лошадь с мужским татарским седлом, на которой она приехала, была отпущена на волю и, казалось, ее обладательница сама забыла о ней.

Странна была судьба этой женщины, волею Провидения попавшей на дикий, но благословенный берег Крыма, где она на воле, чувствовала себя лишенной свободы…

Широкий простор моря, пустынные скалы и леса не давали свободы этой женщине, которая привыкла дышать спертым воздухом большого города и чувствовать себя госпожой среди большого скопища людей, теснящихся в добровольных темницах, называемых городами. Для этой женщины было тяжело, как наказанье, одиночество среди ласковой природы Крыма.

Чего бы только не дала она, чтобы снова попасть в Париж, в так называемую «столицу мира», где день кажется минутой и где каждая прожитая минута дает столько, сколько не переживешь в ином месте и за год!..

Там, в этом Париже, властвовал теперь баловень счастья, ставший из простого, незаметного корсиканца императором, властелином почти всего мира… А она!

Она была королевского рода, прирожденная Валуа и, несмотря на это, должна была носить дырявые башмаки! И она была рада, когда за нее посватался ничтожный господин де Ламотт, исполнявший, как оказалось впоследствии, должность сыщика.