Жажда - страница 13
Некоторое время царило молчание. Потом вперед вышел старый крестьянин. Он снял шляпу, расправил усы, сплюнул и медленно заговорил, явно довольный тем, что может высказать свое мнение стольким людям.
— Я думаю, что его надо как следует выдрать перед всем миром.
В толпе послышался смех.
— Это неплохо. Долой штаны!
— Да! — закричал кто-то, — а после этого он нас расстреляет! В тюрьму его!
— Прошу слова, — вышел вперед рабочий-железнодорожник. Меня зовут Петер Асталош. Я коммунист. Революция вам доверяет, товарищи, так что не к лицу нам бросать на ветер слова. Из-за таких людей, как Ковач, люди боятся революции и прислушиваются к разговорам классовых врагов. Я требую немедленного расстрела!
— Ох! — выдохнула разом толпа.
— Кто за предложение товарища Асталоша, пусть поднимет руку, — крикнул кудрявый парень.
Одна за другой поднялись все руки.
— Революционный трибунал приговаривает к смерти врага революции Лайоша Ковача, — раздельно произнес кудрявый. — Приговор будет приведен в исполнение немедленно.
Михай выскользнул из толпы и пошел домой. Если венгры хотят убивать друг друга, это их дело, а ему незачем вмешиваться, а то потом еще отвечать придется. Но случившееся взволновало его. Он понял, что прошли времена, когда каждый мог издеваться над людьми. Михай рассказал обо всем Анне, но она пожала плечами.
— Как только все успокоится, так и поедем… Нечего нам здесь делать…
Вскоре прошел слух о том, что приближаются румынские войска, чтобы задушить революцию, вернуть графов и помещиков. Анна слышала вокруг столько проклятий по адресу своего народа, что потеряла ох страха сон.
Она посылала Иосифу письмо за письмом, но все они оставались без ответа. Однажды вечером вдали послышался глухой рокот орудий. На другой день революционные отряды отошли, а через несколько часов в село вступила румынская армия, Анна с детьми выбежала навстречу войскам и расплакалась при виде румынских солдат, — все-таки дожила до победы. Они показались ей чудесными в своей голубой форме с пиками и трехцветными флагами.
Усадьба пылала, охваченная пламенем. Румынские офицеры распорядились потушить пожар и разместились в усадьбе, а на обгоревшей башне приказали поднять румынский флаг и вывесить постол.
На следующий день лейтенант в сопровождении нескольких крестьян явился в дом к Михаю.
— Я слышал, что вы румыны, — даже не поздоровавшись, сказал он. — Это правда? Хорошо… Тогда скажите, кто на селе был с коммунистами. Пиши, Попеску.
— Нам это неизвестно, — ответил Михай, глядя в сторону.
— Как это неизвестно?
— Да так уж, не гневайтесь. Откуда мне знать, кто из них коммунист. Не написано это на них, не в обиду будет сказано, и рогов они не носят… Такие же люди, как и мы…
Офицер с удивлением посмотрел на него.
— Такие же, как мы? Гм… Ну а о земле кто из них говорил?
— Да все, — засмеялся Михай. — Кто не нуждается в земле?
— А сам-то ты что за птица? Как звать?
— Михай Моц…
— Моц — хоц![4] Вижу, Моц, что и тебя не миновала красная зараза… Постой, мы избавим вас от нее. Сдерем вместе со шкурой. Собаки продажные, предатели!
И офицер вышел, хлопнув дверью.
— Почему ты не сказал ему? — крикнула Анна.
— С чего это я должен был говорить?
— С того! Вот запишут тебя и не выдадут деньги из банка. Помилуй бог, Михай, что с тобой!
После падения Будапешта стало известно, что в двух селах — Орговани и Сиофок — венгерские офицеры расстреляли тысячи сдавшихся в плен революционных солдат. Женщины, мужья и сыновья которых были в армии, бродили по селу как безумные и рвали на себе волосы. Католический священник отказался служить по расстрелянным панихиду.
— Получили то, что хотели. Такой конец ждет каждого, кто идет против бога и закона.
Собравшись наконец с духом, Михай отправился в Солнок, чтобы взять свои деньги из банка. Пустынные улицы города были покрыты мусором, магазины разграблены. Оборванные прохожие, изредка попадавшиеся навстречу, выглядели напуганными. Сердце Михая сжалось при виде банка: все стены были изрешечены пулями, окна выбиты и заколочены досками. Вместо представительного толстого директора с седой шелковистой бородой Михая встретил худой, сгорбленный и недовольный человечек.