Жажду — дайте воды - страница 18
Хозяйка вошла к нам в комнату и сказала:
— У меня ничего не просите, потому как ничего-то у меня и нет…
От нее пахло молоком и сеном. На глазах были слезы, а в голосе — мольба.
Мы бы и не стали у нее ничего просить.
В этот вечер я пил чай с сухарями, а свою долю сахара отдал хозяйке. Ее золовка, маленькая девочка-сиротка, баюкает грудного племянничка и дрожащим голоском горестно напевает:
И печаль этой колыбельной так и звенит в голове…
Целыми днями у нас учения, и все на снегу. Порой доходим до изнеможения. Но такая жизнь мне по душе.
Дело подвигается к весне, часто бывают оттепели. Иной раз до нитки промокаем. Придя вечером, разводим огонь и начинаем сушиться. Бывалые солдаты многому меня обучили. Вот, к примеру, как портянки накручивать? Оказывается, надо так их наматывать на ногу, чтобы часть обхватила ступню, а часть — голень. И если случится, что на ступне портянка промокнет, достаточно перемотать ее сухой стороной на ступню, а мокрой на голень — ты спасен, ног не простудишь, а тем временем то, что мокро, просохнет, и можешь начинать сначала. Я так и поступаю — по житейской науке. Оттого и ноги не промерзают.
Вечер. Хозяйка из коровника поманила меня.
— Никак не могу окаянную привязать, — сказала она. — Не корова, а горюшко. Помоги, солдатик.
Я вошел в хлев, с трудом привязал корову к стойлу. Хозяйка с грустью проговорила:
— Трем нашим голодным ртам — вся надежа на эту коровушку.
— А где же вы сено берете? — спросил я.
— Колхоз дает. То есть не дает, а разрешает косить в поле. И еще, кроме приусадебного участка, каждому выделили землицы под картошку и капусту.
Я сказал, что ей, наверно, очень трудно одной кормить семью, когда муж на фронте.
— Трудно-то оно трудно, — ответила женщина. — Да что тут можно поделать? Надо напрячься из последних сил, вся страна сейчас в беде. Помогать ей надо. У меня, как у жены фронтовика, есть кое-какие льготы. Пропасть с голоду не дадут. А мы-то ведь тоже народ трудовой. Денно и нощно работаем, чтобы дать фронту все, что требуется.
Мы вошли в дом. Хозяйка протянула мне опасную бритву:
— Мужнина. Возьми себе в подарок. Сейчас она нам не нужна, да я и не знаю, вернется ли мой Андрюша…
Она заплакала.
— Хороший он у меня был. Бригадиром в колхозе работал… Не дрался и не пил. Дай бог, чтоб жив остался!..
Я попытался было отказаться от бритвы, но она разобиделась.
— Бери. Глядишь, и добрым словом меня помянешь.
Пришлось взять у нее бритву. В душе я был полон почтения к этой русской крестьянке. Ведь такую дорогую память мне отдавала! Как же велика доброта в душах этих людей! Особой любовью они одаривают солдат. Нам предоставляют свое жилье, топят печь, помогают всем, чем могут, только бы чувствовали себя хорошо, передохнули б немного. Я думаю, на свете нет женщин, которые относились бы к воину добрей и заботливей, чем русские женщины.
Я всегда буду хранить у себя этот подарок.
Сегодня одиннадцатое марта. Два месяца и четырнадцать дней, как мне восемнадцать. Записи мои облагорожены.
Снег тает вовсю. Мы целыми днями на учениях. В грязи по шею, закоченевшие от промозглой сырости.
Вечерами хозяйка встречает нас уже натопленной печью. Мы смущаемся, а женщина довольна.
— Сушитесь, ребятушки, — предлагает она. — В мокром спать нельзя.
Мы разматываем свои портянки, развешиваем их вокруг печки. Комната наполняется тяжелым, но приятным человечьим духом.
Вечер. Весь наш полк построили. Комиссар сказал:
— С завтрашнего дня вместо хлеба мы будем получать муку. Выпекать хлеб придется самим. Кто из вас пекарь, выйдите вперед!
Пятеро солдат вышли вперед. Среди них был и наш Сахнов…
Сахнов отправился печь хлеб. Я стал выполнять в нашем расчете и его обязанности.
Самый младший у нас Коля Максимов. Узкоглазый круглолицый парнишка. Он не курит, и за это мы все готовы молиться на него — ведь он отдает нам свою долю курева. Зато и аппетит у него куда лучше нашего. И при разделе хлеба мы отрезаем ему ломоть побольше. Варева тоже стараемся дать лишнего.