Жаждущая земля. Три дня в августе - страница 5

— Чего ты там увидел? — спросил Мачюта.

Андрюс растерялся:

— Гляжу — авось снег пойдет.

Мачюта помолчал и, потуже затянув сноп, сказал:

— Дочерьми господь не обидел, а вот сына — ни одного. А без второго мужика, хоть хозяйство у меня и небольшое, никуда.

— Правда, дядя. А дочки у вас пригожие.

Мачюта ухмыльнулся в усы.

Встретил как-то Альбинуке на дороге. Слово, другое и — «с богом!..».

— После Нового года опять служить уходишь? — догадалась спросить Альбинуке.

— Ухожу, Альбинуке.

— А то бы на посиделки приходил…

У Андрюса в голове трезвон — словно колокола ударили: о чем это она? Неужто вспомнила, как вместе лен мяли, или…

— Я вернусь, Альбинуке. Это уже последний год у чужих… Еще посмотрим — я ведь хозяйский сын!

Ляпнул Андрюс и застеснялся — тоже мне хозяйство… Но как ни крути…

— А как же, а как же, — сказала Альбинуке. — Ну, так будь здоров, может, не скоро свидимся.

— Если только Альбинуке… Я бы прибегал вечерами. А что мне… Если только Альбинуке слово…

Альбинуке удалялась по снегу — легкая и быстрая, словно ее ветром несло.

Андрюс нанялся к Маркаускасу. На самый край волости увез его хозяин. Далеко, за ночь не сходишь, с Альбинуке не повидаешься. А дни не твои, дни хозяйские.

Перед успеньем дали знать — Пятрас женится. Маркаускас отпустил Андрюса на два дня. Но и того оказалось много. Андрюс вернулся поздним вечером еще первого дня — черный как земля. Когда спрашивали, в чем дело, молчал, только сжимал кулаки. Да и что тут скажешь, будто тебя поймут? Только посмеются, коли узнают, что родной брат у Андрюса девушку увел. Лучше уж помолчать.

Андрюса словно громом поразила весть, что Пятрас женится на Альбинуке. А он-то надеялся — на свадьбе как раз будет случай повидаться с ней, потолковать. Как на крыльях летел домой…

— Смеешься, Пятрас, — не поверил Андрюс.

Пятрас хохотнул, и Андрюс понял — так оно и есть.

— На Альбинуке женится, это правда, Андрюс, — подтвердил отец. — Мачюта четыре гектара земли дает, целую полосу.

Словно обухом по темечку огрели — закачался Андрюс, опустил руки, свесил голову.

— Никак ты в Альбинуке втрескался? — все еще смеялся Пятрас. — Слышал толки, но думал — брешут…

Андрюс подошел к Пятрасу, стал лицом к лицу.

— Тебе земля нужна, не Альбинуке!

— Альбинуке — тоже…

— Земля нужна, земля! Думаешь, враз помещиком заделаешься?! Нет! Тут и моя земля есть, и мой пот. Мой — понял?..

Видно, Андрюс выглядел страшно, если Пятрас даже попятился:

— Сдурел ты, Андрюс?..

Андрюс кое-как сдержался и вышел во двор, громко хлопнув дверью избы. Слонялся по двору, бродил по полям, пока не услышал — едут. Последним вошел в избу, сел за стол и покосился на Альбинуке, белую как молоко, в белой фате. Все галдели наперебой, а Андрюс налил себе полный стакан водки, выхлестал, как водичку, и даже рот не вытер. К закускам и не притронулся. Сидел, глядя на скатерть, изредка зыркал то на Альбинуке, то на довольного и напыжившегося Пятраса. Снова выпил. Кто-то попытался остановить его, отвлечь разговором, но Андрюс ничего уже не видел и не слышал — голова закружилась, горница и свадебники завертелись колесом, а боль крепчала, росла и уже не умещалась в груди. Вскочил как ужаленный, ударил кулаком по столу и взревел: «Еще посмотрим, братец!» И — в дверь. Забегал по двору — то сюда, то туда. Схватил с колоды топор, подержал в руках и швырнул на кучу хвороста. Принес к углу избы охапку соломы и вытащил спички. Чирк, чирк — не загорается. Но тут кто-то сзади огрел его по шее. Навалились на него мужики, связали, отнесли к хлеву и бросили там. В избе пили, горланили, пели, а в высоком небе мучительно мигали звезды. Андрюс морщился, шевелил руками и ногами, извивался, будто уж. Вряд ли сумел бы высвободиться сам, если бы не Скринска. Не звали его на свадьбу, но на всякий случай пришел поторчать у забора и увидел связанного.

— Вот сбесились! Андрюс, это ты?

Андрюс только зубами скрипнул, кажется, не узнал даже лучшего друга детских лет. Скринска вытащил нож, сверкнуло лезвие, и путы ослабли. Ноги Андрюс попытался развязать сам, но пальцы онемели, и Скринска снова полоснул ножом. Андрюс тяжело поднялся, очумело посмотрел на небо, на освещенные окна избы и побрел по полю — простоволосый, в грязной рваной рубахе.