Желание - страница 15

Когда Джерролд ушел, Диккенс притих. Спустив обручальное кольцо, он задумчиво крутил его на кончике пальца. Он никому не говорил, но общение с леди Джейн Франклин неожиданно задело в нем какие-то струны. Все это было непонятно, но его не отпускал их разговор. Он вернул на место обручальное кольцо и сказал:

– Что думаешь, Уилки, если я все-таки отреагирую на доклад доктора Рэя? У меня есть аргументы, чтобы оспорить его версию.

Вернувшись в свой дом на Тэвисток-сквер, Диккенс начал внимательно перечитывать очерк доктора Рэя в «Иллюстрированных лондонских новостях». Утро за окном было столь же темно, как и ночь. Шипение газовых рожков приводило его в спокойное состояние. Был повод и успокоиться насчет самого очерка. Автор явно не владел даром письменного повествования.

Отложив газету, Диккенс подвинул поближе статуэтку с изображением двух дерущихся лягушек и принялся за работу. Начал он с легких, мимолетных уколов, вскользь отпустив пару комплиментов автору, исключив, таким образом, возможность быть обвиненным в предвзятости.

И только затем, в стиле барристеров на слушаниях, о которых ему неоднократно приходилось писать репортажи в молодые годы, Диккенс начал опровергать каждую деталь в рассказе доктора Рэя. Он писал о том, что невозможно точно перевести разговорный язык эскимосов, а из их невнятной жестикуляции можно сделать какие угодно выводы, вплоть до прямо противоположных. И уж тем более он усомнился, что англичанин способен сварить суп из собственного собрата. У путешественников, возможно, и были с собой небольшие спиртовки, но они совершенно не подходят для такой цели.

Довольный написанным абзацем, Диккенс подумал, что жизнь его не так уж плоха. Перечитав последнее предложение, он подчеркнул слова «возможно» и «были». Все начинало выстраиваться в логическую цепочку, и слова уже сами собой выходили из-под гусиного пера, оставляя чернильные следы-буковки, синие, как лед. Постепенно он погружался в этот странный и страшный мир, увлекая за собой будущего читателя.

Далее он перешел к теме изуродованных тел путешественников – ведь ее никак нельзя обойти вниманием. Разве в тех краях мало медведей, волков, лисиц? – написал Диккенс, оставив вопрос риторическим. Пусть на него ответит сам читатель, подумал он и поспешил нанести следующий удар.

Теперь он задался вопросом: разве голод не вызывает цингу, которая полностью лишает человека аппетита и в конце концов приводит к дистрофии, отсутствию сил? Подготовив и заинтриговав читателя обманками и пустив его по нужному для него следу, Диккенс наконец захлопнул ловушку и раскрыл ту самую истину, которая скрывалась за всей этой таинственной историей:

Ни один здравомыслящий человек не возьмет на себя смелость отрицать, что остатки благороднейшей экспедиции Франклина, как это ни печально, подверглись атаке и были убиты именно эскимосами.

Диккенс остановился, уловив в одной фразе странный акцент:

Нам достоверно известно, что у дикаря – и душа-дикарка, скрытная, лживая и жестокая.

Поняв, что попался, он вычеркнул «дикарку», заменив на «душа дикаря». Опрометчиво он чуть не проговорился о собственной ошибке, совершенной много лет назад. За «душой-дикаркой» скрывалось реальное женское имя.

– Мария Биднелл, – пробормотал он.

Это имя раздражало и вводило в гнев – как напоминание о его низком происхождении и бесконечных унижениях, от которых он когда-то пообещал себе освободиться раз и навсегда. Ведь прежде чем стать великим Диккенсом, волшебным гением литературы, человеком, благородным во всех отношениях, он был просто Чарльзом Диккенсом, импульсивным, искренним и наивным до глупости юношей.

Мария Биднелл. Он помнит тот разговор с ее отцом-банкиром. Он приблизился к нему, находясь ниже его по иерархической лестнице. Но больше никогда Диккенс не совершал подобной ошибки. Его статус отныне определялся его уникальным талантом. Он даже отклонял приглашения самой королевы. Теперь он сближался с обществом тогда, когда желал этого сам и на собственных условиях.

Мария Биднелл, его первая любовь, ошибка, порыв необузданной души. Эта формулировка –