Желаю счастья! - страница 4

А девчонки? Откуда у них эта брезгливость? Ах, стирать заношенные носки! Не знают они, что ли, что в будущей жизни им не миновать стирки? И не только стирки, но и варки пищи, мытья полов и многого-многого другого, что пока еще неизбежно в нашем быту? Но, пожалуй, я сказал бы им не об этом. Или об этом, но прежде еще о другом. О том, что они до удивления нечутки: как они — девочки, девушки — не поняли, почему Ирина стирает Илюшины носки? Как они не почувствовали, что для нее в этом нет ничего зазорного, потому что она любит (допустим это слово) Илюшу? А когда любишь человека, то заботиться о нем приятно и даже стирка его носков не вызывает брезгливости.

Господи, ну что они могли написать в своих сочинениях, когда Инна Анатольевна дала им тему: «Нет солнца краше, чем любовь»?

Хорошо ли это, плохо ли, но мне нравится Ирина. В устах учителя такое признание звучит, вероятно, странно. Что поделаешь, но ведь учитель — человек, и он когда-то, как все люди, был молодым, и, может быть, в Ирине его не по-учительски, а по-человечески восхищает именно это ее так рано определившееся женское самоотверженное начало.

Когда речь идет о практических делах, ни на одну девочку нельзя рассчитывать так, как на Ирину. Во всех туристских походах наших она бессменный казначей, эконом, повар. И какой рачительный казначей, какой изворотливый эконом, какой искусный повар! Когда дежурила Ирина, обед был готов вовремя и как он был вкусен! И никто из ребят не задумывался, что Ирина вставала в те дни раньше всех, что ей не лень было сходить за три, за пять километров, чтобы купить перца, горошка, зелени, мелочи, которая придавала консервному супу тонкость и аромат...

Почему-то отчетливо вспомнилось. Новый год мы встречали в зимнем лагере. Было хорошо, весело, дружно. Утомленные, разморенные, под утро все разошлись спать. А Ирина не легла. Обходя помещение, я увидел ее уже не в том изящном платье, которое так ее красило, а в стареньком халатике — она уже вымыла грязную посуду и готовилась мыть затоптанный пол. А все девочки сладко и беззаботно спали...

О, я знаю, есть девочки способней, эрудированней, начитанней, чем Ирина. Таня, например, будет талантливым химиком; Леночка, или, как мы ее называли, Елена Ивановна, уже сейчас светило в области математики. А Ирина? Я не знаю. Странно, но я даже об этом не думаю. Уверен я так, что ли, что уж она-то себе дело найдет. Непременно найдет.

А может быть, все это надо было сказать ребятам? Собрать их, усадить вечером вокруг костра и поговорить о любви, о женитьбе и замужестве, о семейной жизни, о личном счастье? Ну, может, сказать не этими словами, может быть, не так, но сказать тепло, душевно, серьезно о том, что человек действительно создан, как писал Короленко, для счастья, как птица для полета?

Странно, но бывает так, что вроде ничего не произойдет — так мелочь какая-то, пустяк, — а целый день тебя не оставляет чувство торжества. Ну, что особенного случилось в то утро? Перед уроками в учительской женщины озабоченно разговаривали: на носу праздники, в парикмахерской очереди, к какой-то Любови Николаевне запись чуть ли не за месяц вперед, а у кого из учительниц есть время стоять в очередях? А кому к празднику не обидно оставаться непричесанной?

Как и все учителя-мужчины, я снисходительно слушал сетования женщин, но имя Любови Николаевны, часто звучавшее в разговорах, возбудило какие-то воспоминания: Любовь Николаевна! Люба... Была у меня года три-четыре назад ученица — Люба Шевякова. Уж не о ней ли идет речь? Она ведь после школы собиралась пойти на курсы дамских мастеров. А что, если это она и есть знаменитая Любовь Николаевна?

Я попросил у женщин телефон Любови Николаевны и позвонил.

Удивительно, но она меня сразу узнала по голосу. Что же, в школе мы были друзьями. Ну, впрочем, как это — друзьями? Учителя ведь не дружат с учениками! Но мы все-таки дружили. И, может быть, я немножко повинен в том, что она пошла на курсы дамских мастеров. Нет, так прямо и определенно я не говорил — я о существовании таких курсов и не знал, но я советовал ей выбрать профессию практическую, потому что Любе надо было помогать матери. И я спорил с ней, когда она сомневалась: а не стыдно ли это, что она, человек со средним образованием, — и закройщица или какой-нибудь парикмахер!