Жёлтая книга - страница 5
– И ты ушла? – спросил я.
– Не сразу. Когда лицо поджило, вышла на работу, посмотрела на этого человека, и поняла, что больше не смогу находится там. Не из страха, нет. Просто, – быть равнодушной к страданиям больных подло, а пожалеть… Всех не пожалеешь, сердца не хватит.
– Ты ненавидишь его?
Она рассмеялась:
– Да нет. Уже – нет. Я навещаю его пару раз в месяц. Приношу вкусного, мы разговариваем. Ему уже лучше, но не думаю, что он когда-либо выйдет оттуда, он непредсказуем.
– Как и мы все… – задумчиво протянул я, и засобирался к себе в общежитие.
Она грустно и понимающе улыбалась в ответ моему смятению и когда я был уже у двери, попросила:
– Ты не приходи больше. С животными я справлюсь сама. Всё будет хорошо, не волнуйся, они в надёжных руках.
После окончания учёбы мы разъехались кто куда, я не видел её много лет и вот однажды, на юбилее института мы встретились. Она пришла в сопровождении элегантного седовласого красавца. Один его глаз казался стеклянным, а другой искрил яростным обожанием.
– Знакомьтесь, – представила нас она, – мой муж…
– Я вижу, под твоей защитой не только земноводные, – съязвил было я, но мужчина опередил меня:
– Да, к рыбам она тоже неравнодушна.
– Но… как же это… Вы же…
– Пытался её убить, хотите сказать?
– Ну, а что же?!
– А как бы на моём месте поступили вы? Понимая, что никогда не будете вместе с любимой женщиной. Она – свободна, а я заперт… Я порешил убить и её, и себя… Но… вот…
– И что теперь? Вы здоровы?! Вас выпустили?!!
– О, мой милый… Я навечно болен любовью к ней. Впрочем, как я понимаю, не вполне излечились и вы…
Она легко коснулась его плеча и шепнула что-то на ухо. Он кивнул, и тут мне стало очевидно, что прибранные наверх волосы открыли обе её щеки. А шрам… Она гордо несла его на своём лице, как печать, тавро любви, которое дано нести не всем.
Если ты ещё есть…
В погоне за миражами несбывшегося, самонадеянно предполагать, что живёшь по-настоящему и чего-то стоишь.
Кручу ручку старинной настенной кофемолки что есть мочи. В кухне нет двери, а кости кофе так громко и горестно хрустят под моим напором.
Чтобы не разбудить домашних, делаю это в несколько приёмов. Стараюсь успеть, пока бесконечный простуженный скелет рельс с шипением прогибается под копией электровоза детской железной дороги.
Для того, чтобы приготовить чашку кофе, необходим перестук пары скорых и грохот одного товарного. Первый давится шпалами, набит сонными отпускниками и опухшими от ночных посиделок командированными. Второй – длинный, как связка сосисок в гастрономе, загружен трубами, углем, и чем-то страшным, отвергающим жизнь. Оно прикрыто брезентом и опутано тросами так жестоко, что не смеет трепыхаться даже на сквозном ветру. Грузовой изредка швыряется камнями… А пассажирский… Тот, как гигантский скунс, оставляет после себя такие запахи, что ни один парк зверей, не сможет соперничать с ним в нечистоплотности. Бельё купейных вагонов свисает вялым собачьим языком из окон, а бесконечно доброжелательные отпускники с измятыми бумагой щеками ловят запах моря сквозь табачный дым. Он густо колышется в термосе тамбура, и выдаётся сиротскими порциями при каждом зевке его потной двери.
На нижней полке, ближе к туалету, сидит девушка, считающая себя парнем. Уродливые ступни опутаны нитями бус. Красивые пляжные тапки зацепились за большой палец плоской, почти деревянной ступни. На самом виду серые, посеченные пятки, зубы похожего цвета, широкие ладони с неопрятно огрызенными ногтями…
– Пойми ты, что никого нет! Кроме тебя – никого! реально существуешь только ты! Все остальные появились только потому, что вы договорились с ними до твоего рождения! Они – пустышка, массовка, ничтожества!
Ты так часто твердила мне об этом, что в какой-то момент из реального, осязаемого человека, превратилась в ничто, в нечто среднее между мужчиной и женщиной, попирающее вязкую прослойку времени на границе меж сном и явью. Между двумя мирами…
Не зная теперь, где ты, не уверен, что пойдёт к тебе больше – настоящее или прошлое. Так же, как ты была не уверена в том, кто ты.
Считая себя мальчиком, совершенно по-девичьи глупила. Часто любовалась отражением в зеркале и в то же время ненавидела своё тело. Навсегда лишила себя счастья быть мамой и радовалась присутствию чужих детей. Много нелепостей в твоей судьбе. Как, впрочем, и в моей.